«Сейчас разгружают зоны. Видимо, для политических». Осужденный по делу о наркотиках солист Botanic Project рассказывает о 5 годах в заключении

У меня подруга приехала с Индии, я ехал отдохнуть к ней на дачу. Даже пить не собирались — так, пива взяли по итогу. Кореш мой еще приехал. В этот день заезжал ко мне Костя Горячий — музыкант такой известный. Произошла передача гашиша ему в руки. Его задержали, он указал на меня. Ну, в принципе, меня, как я понимаю, в рамках оперативно-разыскных мероприятий слушали уже несколько месяцев. Вообще они хотели Botanic Project прикрыть. Если наши песни слушать, то логично.

Ну вот, мариновалась курица, мы стояли, пили пиво во дворе, калитка [с того места] просматривается. И тут из калитки начинают выбегать сотрудники ОМОНа минского. Я быстро все понял, лег на землю. Друг мой [на допросе потом] стушевался немного, наговорил ерунды — мы сейчас не общаемся. Много друзей, кто наговорил на меня такого… Я просто читал показания, мой адвокат спрашивал: «Это твои друзья?». А мы с детства, с 14 лет, а меня в 32 почти задерживали. Такие друзья, значит.

У одного из друзей дома нашли около 20 грамм гашиша. А он говорил: «Приходит ко мне Клим с куском, грамм 50, отрезает мне половину». У нас в законодательстве так все сделано, что если ты просто употребляешь, то можешь сесть и за распространение. На зоне очень много людей сидело по 9, 10, 12 лет просто за то, что скинулись втроем, купили по закладке — схватили в машине. Все обосрались и начали друг на друга: этот привез, этот дал, этот то-се.

Я встречал [в колонии] очень мало людей, у кого реально килограммы по делу были. Были, конечно, те, у кого по 200 килограмм наркотиков. И килограммы кокаина из Южной Америки… Но таких были считаные люди. Кто курировал эти магазины? В любом случае, люди, которые сидят не в Беларуси — их поймать очень непросто. Поэтому цепочка прерывалась на 19-летних дурачках, которые просто прочитали объявление в интернете, думали, что положат пару закладок хрен знает чего, заработают денег и сводят свою девочку в кафешку. И такие ребята получали по 4-й части, потому что группой лиц. У меня там очень много знакомых хороших осталось, которые получили по 12-17 лет.

Я никого не виню, в первую очередь сам виноват. Суть в том, что когда ты попадаешь во весь этот замут, особенно если ранее не судим и никогда не сталкивался с милицией, когда видишь этот ОМОН, оперов, когда начинают следователи разговаривать, когда сидишь в стакане еще до изолятора, когда начинают давить — любой может рассказать про маму родную, про все, что угодно. Выдержать это не каждому дано.

Меня осудили по третьей части на девять лет. Нашли около 40 грамм гашиша и 17 грамм марихуаны — это крупный размер.

До приезда в колонию я уже много знал, потому что я семь месяцев сидел в СИЗО и ИВС, много пересекался с людьми со строгого режима, которые рассказали, как сидеть. Я для себя решил, что буду сидеть нормально: не буду играть в азартные игры, не буду употреблять наркотики, нарушать режим, посылать, грубо говоря, ***** [к черту] мусоров. Я решил, что буду заниматься собой, читать книги.

Колония. «У наркотических были зеленые бирки»

У нас все зоны красные, то есть контролируемые администрацией. [Тем не менее, в ИК-17 в Шклове] и наркотики, и брагу гнали, и самогон, и телефон достать можно было, и так далее.

В последние годы в Шклове это было очень сложно. А когда я только туда приехал, то был в шоке просто. Там еще и спайсуха по стране ходила. Сейчас, говорят, спайса нет. Я вообще очень негативно отношусь к наркотикам. Я жил в Канаде, в Голландии мы играли, где марихуана легальна. Я это объяснял в суде, что для меня это не наркотик. Может быть, это сыграло ключевую роль, что они этого не понимают. Как это — трава не наркотик?

Чтобы понять, как вести себя в зоне, надо посидеть полгода-год. Было по-разному. Менялись начальники. При одном было так, при другом уже не так. Поставили начальника, который убил именно этот наркодвиж. Потом поставили другого, который режим навел. Там своя жизнь, своя реальность. Подъем около шести утра, зарядка, завтрак, выход на промзону, потом на обед, опять на промзону, ужин.

В шкловской колонии семь отрядов, в моем было около 130 человек.

Барак — это большое помещение, в котором куча кроватей рядышком стоят, в нем живут заключенные. Шмоны — любимое дело режимного отдела. Там какая фишка? Попал кто-то из отряда с телефоном или еще чем-то — дуплят весь отряд. Шмоны были постоянно. Когда в ИВС, то каждый раз, когда едешь куда-то, тебя шмонают. Я начинаю вспоминать — у меня аж жжет в сердце. Это жесть. Это не жизнь, это ужас.

К жизни [в колонии] надо относиться так: нет ничего постоянного. Все может измениться в один день. Сегодня ты завхоз, сидишь там на отдельной комнатке, тебе приносят зеки пожрать, грубо говоря, ты вообще не паришься. Кіруеш отрядом этим. А завтра тебя за какую-нибудь махинацию по ремонту снимают с должности и сажают в кичу. У меня ни одного нарушения не было за все время.

У меня был усиленный режим. У общего больше базовых [величин] на отоварки, больше свиданий, передачек. Потом у меня был улучшенный режим содержания. Это когда ты становишься на путь исправления. Собирается комиссия, отрядник говорит, что вот, Молажавый достоин.

Ну и восемь базовых на отоварку, больше свиданок. В месяц три отоварки. Ты распределяешь свои деньги. У кого-то не было денег, кто-то зарабатывал. Там деньги — это сигареты. На производстве зарабатывали копейки — рубль-два в месяц. Может, даже меньше.

Во всех колониях у «наркотических» были зеленые бирки. У нас их убрали где-то прошлой весной. Сначала убрали их, а потом, когда я уехал с зоны, расформировали отряды — стали смешанные. Если у тебя зеленая бирка, то ты прокаженный. У нас была самая жесткая работа, самая долгая. В мороз в неотапливаемом ангаре драли провода — медь, алюминий добывали. У нас в отряде нельзя было иметь ни цветов, ни аквариумов. Отношение у администрации было примерно такое же, [как и к другим]. По сути, все менты знали, что есть «пьяницы», а есть «наркоманы» — белые и зеленые бирки. Белобирочный — неважно, это экономическое преступление, убийство, насилие — ты «пьяница». Были еще красные — это суицидники. Ну, склонен к побегу, суициду.

До того, как мне начали скидывать [срок] по амнистии, я скинул почти 50 килограмм. Я занимался спортом, читал, я был в своеобразном дзене. Я года три серьезно занимался бегом, футболом, баскетболом. Бегал в неделю по 40 километров где-то. У нас там стадион нормальный. Играл за отряд в футбол. У меня со здоровьем кое-какие проблемы, но я даже себя чувствовал лучше. Жил себе и не парился. Ты знаешь, что с утра на промзону, надо там что-то сделать. Дал сигарет — за тебя сделали, если есть такая возможность. Поотжимался, помылся сходил, в обед сходил в клуб, поиграл на гитаре. Вечером футбол, например, разрешали смотреть некоторым.

В последнее время на зоне я был ночным дневальным. Вообще должностей очень много. Я днем спал, пока все на промзоне, а ночью сидел и следил за порядком. Приходили три раза за ночь сотрудники делать просчеты, что никто не убежал, что все здоровые и так далее. Я по сути ничего не делал. Так, слушал радио, музыку — у нас был [музыкальный] центр, пил кофе, читал книги.

Я знаю много сотрудников, которые нормальные, нормально относятся. Все можно решать. Если ты выполняешь правила внутреннего распорядка, не занимаешься ерундой, к тебе будет соответствующее отношение. Посмотрите на моем примере. Я никуда не лез, играл музыку. Играл музыку не форматную, а свою. Писал песни далеко не лизоблюдские. У меня и матных песен много. У меня есть проект а-ля «Кровосток».

«Начальник спрашивает: "Ты же пел песню про дочку? Круто"»

В колонии в клубе была гитара, еще старый завхоз загнал. Мне повезло, я пришел в клуб, а там уже ребята играли. Кто-то меня знал, на воле слышал про мою группу. Я взял гитару сыграть — о, круто. Пытались они со мной играть, но никто не соответствовал стилю, поэтому я играл один. За время там написал 79 песен, стихов очень много.

Я часто делал концерты. Люди приходили интересные — бывший полковник КГБ, который за измену государству сидел, 15 лет получил. Игорь Игоревич, плакал на моих концертах. Был начальником отдела по идеологической работе КГБ. Не знаю, за что конкретно он сидел, но статья — измена государству.

Кто такой начальник колонии? Зеки просто начинают застегиваться на все пуговицы и бояться посмотреть даже в сторону. Я тоже это понимал. Начальник был строгий, но очень современный. Он навел нормальный быт, сделал везде ремонты, начали загонять нормальные стиральные машины, музыкальные центры. Но режим жесткий. Если шаг в сторону — на 10 суток в ШИЗО.

Был день открытых дверей, приезжали родственники заключенных. Я там выступал. Сыграл песню «Далеко», посвященную моей дочке. После концерта мы выходили из клуба уже музыкантами. Он шел вместе с еще несколькими главными офицерами. Остановился и спрашивает: «Ты же пел песню про дочку?». Говорю — да. «Блин, круто». И руку мне жмет. Начальник колонии тянет руку пожать зеку! Я вообще не понял, думал, может, прикол. Он сказал: «Красавчик!». Я как человек неглупый, преследуя свои творческие цели, понял, что это мой шанс.

Как-то я встретил его на улице, объяснил ситуацию, что было бы круто видео записать. Он сказал — сделай без бирки.

Нам разрешили, мы взяли камеру, сняли. Лично все просматривал и цензурил начальник. В библиотеке он все отсмотрел, сказал, что круто. И потом на следующем дне открытых дверей сказал, что можно на ютубе выложить. И отдал диск родителям человека, который меня снимал. А они передали Кеше Богомолову в Минск. Моя мама говорила, что просто плакала, когда включила. Это уникальный случай для Беларуси.

Мне предлагали люди — давай мы тебя запишем на телефон, снимем и «выгоним». Но я отказывался все время. Да, при желании там можно было и телефон достать. Но когда вот этот начальник пришел, он убил это все. Если ты нормальный, не дебил, то все можно решить. Вот мне надо было решить мой вопрос — я решил.

Как-то я пришел на поощрение. [Начальник колонии] мне дает поощрение, спрашивает, что мне надо. Там есть разные виды поощрения. Дополнительное длительное свидание или дополнительные три базовые на магазин. Я обычно брал три базовые на магазин — ко мне редко кто приезжал. И он говорит что-то типа: «Класс, видел на ютубе эту песню "Далеко". Лайки там». И назвал, сколько там лайков. Ко мне много сотрудников подходили, говорили, мол, видели, знаем.

Сейчас разгружают зоны, разгружают химию. Видимо, для политических. Раньше наркоману уйти на химию — это было нереально.

Химия. «Та же бытовуха, тот же муравейник и тяжелая работа»

С меня ржали постоянно в колонии: «Какие замены? Куда ты собрался? Какое УДО?». Когда кто-то уходит, говорят: «Ага, вот, оперской!» — или еще что-то. Понятное дело, что если ты помогаешь, так сказать — не в информации, а в ремонтах участвуешь, еще в чем-то. Это же все за счет зека делается. Или, например, участвуешь в каких-то мероприятиях. Вот я музыкант. Да, ты получаешь какие-то привилегии за это. Я пришел на комиссию, и меня сразу же отпустили. Чего меня держать, когда ко мне нет вопросов?

Это называется замена неотбытой части наказания более мягким. Собралась комиссия из администрации колонии, все начальство. Если колония отпускает, то передаются документы в суд — и суд решает. Но суд тоже может отказать — посчитать, что колония зря отпустила. После комиссии в течение где-то 30 дней суд. После еще можешь ждать этап вплоть до месяца-полутора. А, может, меньше. Пока ждешь этап, у тебя уже ограничение свободы, то есть день [считается] за два. Если ждешь месяц — значит, еще месяц тебе срежут потом.

Тебя этапируют на химию столыпинским вагоном прицепным, конвой там, все дела. Сам этап длился долго. Сначала ехали в СИЗО в Гомель. Там как раз были выборы, весь этот кипиш, этапа не было. Потом этапировали в СИЗО в Бобруйске и потом уже приехали с химии забрали. [Почему нельзя отвезти туда сразу] — это хороший вопрос. Я этим вопросом задавался в первый год отсидки. А почему здесь не так? Так же лучше! С меня ржали. «Не ищи тут логики» — самое модное выражение. В пенитенциарной системе не ищи логики. В России этапы длятся, бывает, по полгода.

Я примерно знал, что такое химия. Там нужно обязательное трудоустройство, есть инспектор по трудоустройству. Если ты можешь сам себе найти работу — к примеру, с [другими осужденными] ребятами поговорить, кто-то тебя возьмет на стройку. Например, пять человек с химии работает, нужен шестой — тебя взяли. Ты пришел, сказал инспектору, что так и так, я нашел. Он говорит — хорошо, будем оформлять.

Еще тебе надо найти такую работу, чтобы с химии ты там не один работал. Одного тебя никто не отпустит. Они ездят, проверяют, вдруг ты там будешь бухать, колоться, еще что-нибудь?

Я сначала работал на пилораме где-то месяц. Потом пришел к начальнику и сказал, что я не могу там работать. Жесткие условия там. Торцевал, складывал доски, пилил, бревна тягал. Там шарашкина конторка частная. Там постоянно работают какие-то пьяницы, они то приходят, то не приходят. А ты как химик постоянно приходишь и херачишь там за троих. И плюс над тобой еще стоят, унижают тебя, бывает, даже словесно. А ты знаешь, что ответить не можешь. Ну, можешь, но это чревато. Пользуются тем, что ты химик, и будешь херачить за минималку как конь целый день. Если тебе рублей 800 платят, то ты можешь и похерачить пять дней в неделю. Ну, я образно говорю. А если платят 375-400, ты работаешь и еще условия режима выполняешь…

Ладно, если ты пришел в шесть вечера домой и лег телек смотреть, как делают люди, которые тяжелым физическим трудом занимаются. А тут ты возвращаешься в комендатуру и там не можешь ни прилечь, ни сесть на нару. Конечно, все там сидят и лежат, но [администрация] ходит и гоняет. Могут выписать нарушение, отправить снег раскидывать или какой-то другой работой занять, чтобы ты не лежал. По правилам внутреннего распорядка ты можешь находиться на спальном месте с десяти вечера до шести утра. Все. Потом это спальное место застилается. И ты уже ищи себе занятие.

Вечером лекция может быть, новости надо посмотреть. Самому себе надо поесть приготовить. Ну, короче, ты уставший ложишься, спишь часов 6-7 и опять то же самое. Если тебе пять лет химии дают и ты на пилораме или на заводе [работаешь], то все, лучше в зону ехать. В зоне тоже жестко, но там хотя бы тебя кормят.

Тот же режим [на химии, что и в колонии] — в шесть утра подъем, выезжаешь на работу, тебе туда звонят. Могут приехать с проверкой. На работу ездили сами. Там есть утвержденный маршрут, по которому ты едешь. Мы ездили и на такси.

Химия проще, но первые две недели я хотел обратно в зону. Не знаю, как это объяснить. Ну, вот мороженое тебе большое дали понюхать, лизнуть один раз, но не дали съесть. Вроде и видишь эту свободу, в интернете сидишь, но ты не на свободе. Вот, что такое химия.

Это не свобода и даже не полусвобода. Не зря говорят, что к концу срока зеку сидеть сложнее. Это та же бытовуха, тот же муравейник и тяжелая работа. Ну, [потом] мне повезло, я работал в офисе — помог человек. Я устроился менеджером по продажам [в компании, которая занималась техническими газами]. В этой компании года два уже с химии кто-то работал. Кто-то освобождается — освобождается место.

Телефоном, интернетом пользоваться можно. Сам себя обеспечиваешь и платишь за то, что там живешь — рублей 50 [в месяц]. Зарплата у меня была минималка. Ты сам полностью все покупаешь. Там нет столовой, там тебя не кормят. В зоне, если у тебя нет денег, тебя покормят. Там по быту чуть получше, но тоже бараки типа, но поменьше — человек на 20-30. По сути, заходишь в большую квартиру, где куча кроватей, кипиш, куча мужиков. Комнатка маленькая, где смотрят телик, кухонька, туалет, умывальник, раздевалка.

В плане свиданий на химии хуже, чем на зоне. Там маленькая комнатка для свиданок, иногда могут на улицу выпустить походить с родными. Можешь, конечно, поощрения зарабатывать: выезд на выходные домой или по месту [химии] гостиницу на сутки снять или на четыре часа в город выйти, снять на это время квартиру с женой, например, и так провести время. Я так не делал, я развелся давно уже. У меня сейчас появилась девушка. Вот она приезжала на химию.

Она старая наша поклонница. Сама отбывала по первой части [статьи 328 УК] около трех лет в женской колонии в Гомеле. Сначала она была на химии, там ее схватили с наркотиками, и оттуда она поехала в зону. Ну, ошибки молодости. Она уже больше года как на свободе. Она написала мне [еще в колонию]. Я редко отвечал на письма, но ее письмо понравилось. Я ответил, фотки, туда-сюда. На химию приехала потом, познакомились.

А в колонию можно только родственникам, передачи тоже. В зону она мне диски с музыкой загоняла.