«Бегу по полю, темно, и тут включается огромный прожектор». Рассказывают беларусы, сбежавшие из страны после приговора суда

Общественная жизнь. «Если ты не успокоишься, тебя посадят»

Ольга Павлова, активистка «Страны для жизни»

В принципе, и так было понятно, что у нас [в стране] все не очень хорошо. А за год до выборов я узнала, что у нас отсутствует закон о домашнем насилии. Мне следователь сказал, что вы же выжили, вот если бы тебя убили, то да, было бы уголовное дело. Естественно, меня это подзадело.

Я оканчивала медико-профилактическое дело, это врачи-гигиенисты и эпидемиологи. И вот это высказывание [Александра Лукашенко], что «Вы вирусы видите? Не видите, значит, их нет». У меня микробиология — это профильный предмет, я очень много видела вирусов. И дальше эта статистика. Там даже врачом не надо быть, чтобы понимать, что смертность — прямо пропорциональная величина заболеваемости. А у нас заболеваемость растет, а смертность константа. Ну не бывает такое. Там Лейбниц в гробу перевернулся от нашей математики.

В апреле я взяла все возможные отпуска и с пятилетним сыном уехала на дачу. В ютубе попалось мне видео Сергея Тихановского, я подписалась, начала следить. Cтала членом инициативной группы Светланы Тихановской и была координатором по семи районам и городу Жодино. Нас в общей сумме было человек 120. Я просто ушла с работы.

Артем Винокуров, студент БГУИР

Моя политическая жизнь началась с того, что я решил стать независимым наблюдателем на выборах от своего района. На участок меня не пускали, все дни голосования мы сидели на раскладных стульчиках за территорией гимназии. Нам не показали результаты на двух участках в гимназии. Чтобы вынести бюллетени вместе с членами комиссии, приехали два бусика ОМОНа. Потом я пошел на Стелу, где меня задержали и продержали двое суток в РУВД, на суде дали штраф.

13-14 августа создали стачком БГУИР. Сначала это были акции возле университета, потом ходили собирали подписи, 1 сентября провели довольно большой марш, но нас нехило так разогнали. Потом пошли просто акции в университете на ступеньках, на лестницах, всякие активности.

Дмитрий Кулаков, волонтер штаба Светланы Тихановской

Я был волонтером в инициативной группе Светланы Тихановской, помогал собирать подписи. В своем городке Шумилино организовал пикет по сбору подписей. Рабочий день, дождь, но людей пришло столько, что инициативная группа была в шоке.

Целое лето зависал по работе в Минске, домой приезжал в лучшем случае раз в месяц. Когда приезжал домой, клеил листовки, плюс этот пикет, и гэбэшники через ментов начали передавать мне привет. Они сказали: «Дима, если ты не успокоишься, то тебя посадят». При этом говорили, что они меня поддерживают и все понимают.

Задержание и уголовное дело. «Вам нужно проехать в РУВД»

Ольга Павлова

Первый раз меня задержали 9 августа на Стеле. Тогда я отсидела три дня на Окрестина в камере, где в какой-то момент было 36 женщин, и два дня в Жодино.

Потом меня задерживали еще три раза. После задержания во время марша на Куропаты 1 ноября на меня завели уголовное дело. Последнее задержание было 15 ноября на «Площади перемен». Мы с другом пошли поставить лампадки в память невинно убиенного Романа Бондаренко. Наверное, не в то время не в том месте оказались. Только лампадки поставили, и тут — бац! — всех окружили, взяли в кольцо.

В итоге мне дали очередной штраф. Вывели, отдали вещи, и тут же ко мне подходит еще один мужчина, говорит: «Я полковник уголовного розыска, вы задержаны по уголовной статье». Короче, так меня уже никуда и не выпустили. До конца недели я просидела в ИВС, там было два допроса.

Потом меня перевели в Жодино. За все время, что я сидела, за четыре месяца ко мне только один раз приехал следователь на окончание следствия, когда документы передают дальше в прокуратуру и суд.

Артем Винокуров

До 26 октября я действовал в толпе и не выделялся, поэтому не было сигналов, что меня могут задержать. Хотя был момент на марше 1 сентября: мы шли по улице Якуба Коласа, к нам уже начали приезжать тихари из Советского РУВД, и там был, по-моему, начальник РУВД. Ходил такой важный с двумя рациями. И мы с ребятами шли в начале колонны, я показывал руками, куда идти. Он меня заприметил и, абсолютно не скрываясь, просто по рации говорит: «Парень в очках в голубой байке координатор, задержать». Когда мы дошли до кордона, я развернулся и убежал в сторону университета.

26 числа мы начали в 9 утра. Заходили в аудиторию, я говорил речь, мы призывали [к забастовке], люди какие-то выходили, какие-то оставались, мы шли дальше. И вот идем по коридору, а навстречу нам [декан факультета Леонид] Шилин. А у нас с ним достаточно напряженные отношения, потому что первые акции в университете проводились на этаже его факультета, и он очень старался нам мешать.

Мы все зашли в одну аудиторию. Я, как обычно, вышел, подождал, пока он закончит, и рассказал речь. Потом у нас начались дебаты. Я понимал, что вся моя энергетика должна передаться ребятам, поэтому приходилось кричать, эмоционально руками размахивать. Это продлилось пару минут буквально, спустилось пару человек, и мы пошли дальше. Это не выглядело как какой-то из ряда вон выходящий случай, мы же не подрались. Это было достаточно все культурно, мы друг к другу обращались уважительно. В моменте это был рядовой случай.

На следующее утро звонят в дверь. Я открываю, там двое сотрудников милиции и опер. Сказали проехать с ними. Маме сказали, что меня увозят на профилактическую беседу. Меня допросили, сначала предъявили обвинение по 23.34, плюс по 23.4 принесли бумажку.

Парень, который принес ее, на мои вопросы дал мне затрещину и сказал молчать. Отправили меня в отстойник до вечера. Потом заходят и вручают мне бумагу о возбуждении уголовного дела по 342-й статье. Причем тогда я еще даже не знал, что это за статья. В полночь меня перевели на Окрестина. Там у меня был суд по административке, после чего меня этапировали на Жодино, где я пробыл почти до самого суда.

Дмитрий Кулаков

9 августа утром мы с братом выехали в Минск, он был за рулем. Нас останавливает начальник ГАИ, начинает компостировать мозги брату насчет техосмотра и прочее. Я вышел из машины. Мне позвонили и сказали, что возле квартиры брата крутились милиционеры.

Подходит сотрудник ГАИ, говорит: «Вам нужно проехать в РУВД». Я им говорю, что они остановили водителя, вот с ним пусть и едут. Он меня давай хватать за руки, я вырвался и побежал по перепаханному полю в шлепанцах. Он бежал за мной, упал. А он в рубашке белой, у них же праздник. Смотрю, он подрывается и бежит дальше за мной. Я тоже побежал, но упал, он меня догнал. Меня задержали, сначала предъявили неповиновение.

На утро принесли протокол за оскорбление. На суде дали сутки и поместили в наш ИВС. Там камера — ведро, ни унитаза, ни умывальника. Попить захочешь — давай бутылку, мы тебе нальем воды. Я объявил голодовку, требовал адвоката для обжалования. В итоге отсидел 10 суток, не знал никаких новостей, радио отключили.

Я выхожу 19 августа, читаю новости, звоню отцу — тот говорит, что майор Потоцкий из уголовного розыска искал меня в Лепеле. Вечером не смог ничего выяснить, психанул и написал в «Лепель для жизни» [во «Вконтакте»]: «Раз так, майор Потоцкий, жди, прикорытник, люстрации». Хотел написать «ибо страшный суд означает для тебя конец», но автозамена выдала «самосуд», за который они зацепились как за угрозу применения насилия. А «прикорытник» как оскорбление.

В тот же день они завели уголовное дело, а я ничего не знаю, живу обычной жизнью. 23 сентября завел младшего сына в садик, и на выходе меня задержали. Забирают в Витебск, кидают в ИВС. Я думал, может, за стикеры или листовки. Через двое суток меня отпускают, приезжает следователь, объясняет, что да как. Дал мне подписать обязательство о явке. То есть я еще мог легально выехать из Беларуси.

23 ноября приезжает уголовный розыск, говорит поехать на беседу. Я сразу одел кроссовки без шнурков, взял последние пачки сигарет и поехал. Оттуда меня повезли в СИЗО и оставили до суда 17 декабря.

Суд и приговор. «Я понимал, что будет возможность убежать»

Ольга Павлова

Я думала, мне дадут три года колонии. Когда прокурор запросила домашнюю химию, я вообще не поняла, что мне запросили, я же далека от криминальных миров. Мне дали три года домашней химии и освободили прямо в зале суда. Апелляция ничего не дала, и 28 апреля у меня началась домашняя химия.

С понедельника по пятницу с 6 утра до 7 вечера мне можно было передвигаться по городу, при этом нельзя было посещать торговые центры, места скопления людей. В субботу и воскресенье нельзя никуда выходить, только по воскресеньям в 11 утра нужно на воспитательные мероприятия, а в понедельник нужно отмечаться у инспектора.

Второе [воспитательное] мероприятие было посвящено интервью Протасевича. Инспекторы были в шоке: «Как это вы не смотрели!? Так мы сейчас посмотрим». Я говорю, что мне вообще неинтересно. «Как это вам не интересно?». Они говорили, как он раскаивается, и предполагали, что я, наверное, тоже очень раскаиваюсь.

Артем Винокуров

Суд очень скучный. По большей части это одна большая формальность. Никакого прения сторон нет, выяснения правды тоже нет. Просто ждешь, пока тебе дадут то, что дадут.

Изначально я вообще думал, что одной статьей не ограничусь. В ноябре задержали студентов, и у меня не было сомнений, что меня к нему привлекут. Там задерживали даже ребят, которые в движении практически не участвовали.

Вторым сюрпризом было, что прокурор запросил ограничение свободы. Я думал, что будет лишение. Было такое ощущение. Наверное, я немного удивился.

В день оглашения приговора — [3 года химии] — когда я уже вышел [из СИЗО], я понимал, что нужно бежать. На следующий день подал апелляцию, ее назначили через четыре месяца. Это было моей отсрочкой, чтобы подготовиться.

Дмитрий Кулаков

Прокурор запрашивал 6 лет колонии, мне дали 3,5 года химии. Когда он запросил 6 лет, я за голову взялся. И за сутки до приговора я все стены в ИВС избил, кулаки до крови. Я не понимал, как так можно относиться к людям.

Начали зачитывать приговор: «3 года 6 месяцев…». Ну ладно, три с половиной [года колонии], что еще стоило ожидать. «…ограничение свободы» — и сразу отлегло. Я понимал, что я смогу увидеть жену и детей и у меня будет возможность убежать.

Я еще в СИЗО решил, что буду убегать, сам себе составлял планы. 26-27 декабря была первая попытка. Я приехал в приграничный город, добрался до пограничной деревни, была у меня карта, я сам составлял весь этот план. Не получилось. До меня шел человек, и пограничники эту тропу спалили, поставили дополнительные датчики движения. Меня взяли, дали 10 базовых, сразу же завезли в Шумилинское РУВД, я там отсидел сутки — и оттуда прямо на химию.

Подготовка. «Изучил каждый сантиметр границы»

Ольга Павлова

В один прекрасный понедельник, 13 июня, я пришла на отметку и подарила сотрудникам свои стихи, они от 2018 года, никакой политики. На меня тут же составили протокол за пикетирование в здании РУВД стихами собственного сочинения. На суде отправили на доработку.

Вечером я обнаружила, что в «Черной книге Беларуси» нет сотрудника Микулича, который мне в РУВД угрожал физической расправой. И я предала его имя огласке.

На следующий день ко мне пришел Микулич и сотрудник, скорее всего, КГБ с постановлением на обыск. Сказали на следующий день приехать в РУВД на суд. Адвокат сказал, что я вряд ли оттуда выйду. Утром друг проверил, что в самом суде в расписании меня нет. Все стало понятно.

Я договорилась с людьми, на две недели у них спряталась, потом договорилась с Андреем сбежать вместе. Выбрали Литву, потому что там заборов нет, а на границе с Украиной в те дни [в начале июля] было усиление.

Я никого не ставила в известность, что собираюсь сбежать, зачем кого-то подставлять. Приходили силовики к отцу [после побега], а он не знал, где я, тоже переживал.

Артем Винокуров

Изучал всю фактуру: что такое граница, как она устроена, что там есть. По гугл-картам пристально изучал каждый сантиметр границы. В общем доступе материалов на тему границы выше крыши. Даже «Советская Белоруссия» когда-то сама ездила на границу и все предельно точно расписала: как двигается наряд, фотографировала границу, показывала, какие там есть системы, какой ширины контрольно-следовая полоса, как у них проходят обходы. Сами дали подсказки.

Выбирал между Литвой и Латвией. С Польшей у нас самая сильная граница, в России весной начали достаточно резво отлавливать нелегальные маршруты, и у нас было усиление на границе с Украиной, поэтому этот вариант пришлось отбросить.

Дмитрий Кулаков

Два месяца на химии я сидел без работы. Не выпускали, боялись, что я убегу. Потом устроили на пилораму. Я и раньше работал с деревом, поэтому мне было очень интересно. Но потом меня перевели в ОАО «Александрийское» на комбикормовый завод грузчиком. Зарплаты за полгода я получил на руки 630 рублей. Я попросил жену, чтобы она подала на алименты, чтобы как можно меньше у меня высчитывали на штрафы, которые я принципиально не оплачивал.

Бытовые условия на химии — это казарма обычная, двухъярусные кровати на 120 койко-мест. Я бы не сказал, что там слишком хорошо, но и не сказал бы, что это слишком плохо. Мне не с чем сравнивать.

Первым делом [перед побегом] я вывез свою семью из Беларуси, чтобы не было рычага давления на меня, и потом начал готовить пути отхода для себя. Я не ожидал, что получится так быстро и так просто, волнение было очень серьезное. Но на самом деле там ничего такого серьезного не было.

Я вел себя как обычно. За день до побега я договорился перевестись слесарем на том же заводе, хотя не ожидал, что именно в этот день придется сбегать. В день побега я дождался обеда, сказал мастерам немного заранее пойти помыть руки перед обедом, сам с ними не пошел. Сказал, что буду спать.

Разобрал телефон, достал симку и отсоединил шлейф. Все думали, что я в отдельном помещении сплю, и мой товарищ в этот день как раз был на дежурстве, поэтому его там не было.

От помещения до забора метров сто. Я за зданиями скрылся, пробежал, потом стенка меня скрыла, подошел спокойно к забору, он 2,5 метра, руками зацепился, потянулся, перелез и побежал.

Побег. «Чувствую паханое поле, вижу столбы и понимаю, что все — Литва»

Ольга Павлова

С собой у нас по рюкзаку было. У меня белье, носки, пару платьев, косметика, а то в Европе дорого. Ближе к ночи друзья проехали по направлению, где мы собирались идти, посмотрели, есть ли там контрольно-пропускной пункт, чтобы мы не нарвались.

Переходили ночью, дождливая ночь была, мы с рюкзаками по GPS-навигации. Чуть что — в лес. И так все время шли по кромке леса, чтобы не попасть на хутор, потому что там собаки, а местные все сотрудничают с пограничниками. Прошли где-то восемь километров, и вот, когда оставалось буквально 800 метров до границы, мы вышли на место: с левой стороны поле, а с правой озеро. Закрытое, там купаться нельзя. И прямо на берегу натянут тент, несколько палаток стоит и костер большой горит. Чтобы был ориентир тем, кто на автобусе везет мигрантов.

Пошли по полю, потом попали в болото. Мне было страшно, когда я упала в болото. Есть такой фильм «А зори здесь тихие», там девочка тонула в болоте, и только палка осталась, вот у меня сразу этот эпизод из фильма очень ярко возник.

Вообще у меня после 9 августа диссоциативное расстройство, у меня отключился страх, с эмоциями не очень все хорошо, должно быть что-то запредельное, чтобы я это почувствовала. Но вот в этот момент было очень страшно. Мы провалились по пояс. А я так за Андрея держалась, за рюкзак его, и у него как-то сил хватает, может ворочаться, а я понимаю, что не могу. И он говорит отпустить его, чтобы вылезти и вытащить меня, а я говорю «не отпущу». В итоге Андрей вылез, а я за рюкзаком потянулась.

Посмотрели по GPS — о, мы уже на литовской территории. Все, уже не страшно, включили фонарики, оставшуюся часть леса так шли. В первую очередь написали [встречавшему в Литве] человеку, что уже перешли. Дошли до ближайшей литовской деревни, и тут как раз ехала машина пограничников. Остановили ее, сказали, что просим убежище, отдали все документы.

Артем Винокуров

Границу я перешел в середине апреля, почти через три месяца после суда. Основной вещью был тепловизор. Переходил я ночью, и тепловизор был маст-хэв в этом деле. С ним у тебя появляется огромное преимущество над пограничниками — они не видят тебя, а ты их видишь фактически за километр, если это не густой лес.

Вещей брал по минимуму — все, что было на мне, одежда плюс рюкзак с документами, бутылка воды, фонарик, телефон, зарядка. Утром я поехал общественным транспортом в Гродно, потом на автобусах до нужной деревни в десяти километрах от точки, где нужно переходить границу. Добрался я туда ближе под вечер, ушел в лес и спрятался, подождал ночи, пока все в прилегающих деревнях не заснут, а то у бабушек там телефон местной заставы находится выше, чем телефон внука.

Начал двигаться. Было достаточно темно, прямо выколи глаз. Не было луны, было все в облаках, но это играло на руку — если ты не видишь, то и тебя не видят. Но помогал тепловизор, с помощью него можно было увидеть очертания деревьев, какие-то контуры, примерно так и двигаться.

Там последние полтора километра границы было поле. И в поле стоял прожектор. Где-то на последнем километре меня, видимо, заметил патруль, ну, или подумал, что заметил — и начал двигаться в мою сторону. Поэтому я решил, что была не была — побежал. И где-то километр в сторону границы я бежал.

И, помню, бегу по полю, темно, не видно, куда бежать, и вот включается этот огромный прожектор. Освещает просто тебя и еще по 200 метров во все стороны. Спасибо, видно хотя бы, куда бежать. Я чувствовал себя, как на сцене. Потому что тебя видно за километры.

Они что-то кричали, но я не помню, я не слышал, я был сосредоточен только на том, что впереди. После поля прямо перед границей был залесок, причем очень густой. Через него продираться было практически невозможно, поэтому пришлось лечь на землю и под этими деревьями перебираться.

Границы там фактически не было. Была повалена пара палок, на которых, видимо, когда-то была натянута колючая проволока, и все. Это была очень старая граница. Я перепрыгиваю овраг и бегу дальше. Чувствую паханое поле, вижу столбы и понимаю, что все, Литва.

Но дальше я не остановился, еще продолжил бежать пару сотен метров. Мне все говорили, что никто за мной не побежит на территорию Литвы, никакой пограничник не будет пересекать границу. Но это легко говорить здесь и сейчас, а там ты понимаешь, что черт их знает, мало ли. Поэтому решил отбежать, перевел дух, пришел в первую литовскую деревню, отзвонился пограничникам. Отвезли меня на место, где я переходил, я им показал следы. Отвезли меня на заставу, посмотрели вещи, опрашивали, как я переходил и почему.

Дмитрий Кулаков

11 дней я скрывался в Беларуси. Потом приехал на пограничную зону, мы с другим беженцем собрались и пошли. Километра три по лесу. Вы в грибы ходили? Вот обычный сосновый лес. Были участки заболоченные. Обычный поход за грибами, только без корзинки, без пакета, без ничего. Там была распаханная полоса посреди леса. После нее увидели металлический столб с камерами, который стоял со стороны Беларуси.

Мы пошли утром, хотя нам говорили, что лучше пойти ночью. Нам скинули точку, куда идти, но мы все равно пошли по-другому. Это было очень волнительно. Последние четыре дня перед побегом я не выходил на связь с женой и не предупреждал ее, в какой день буду сбегать.

Пересекли границу, нашли по навигатору деревню, и там у местного жителя попросили вызвать пограничников. Он еще спросил, беларуских или литовских — может, мы за грибами ходили и заблудились. Пока ждали пограничников, по вайберу позвонил жене и сообщил, что перешли границу. Она связалась с кем нужно, и нам днем уже привезли одежду, продукты.

На литовской заставе. «Гимн не включайте и все будет классно»

Ольга Павлова

Отвезли нас на заставку, и буквально через полтора-два часа, как мы перешли границу, с той же деревни привезли 11 африканцев. Мы пришли грязные полностью, учитывая, что это дождь, грязище, ты где-то в полуприседе, где-то ползешь. А африканцы были чистенькие, у них белые кроссовки. При том у них не было ни документов, ни денег, но у всех были смартфоны и пауэрбанки.

На заставе мы написали заявление на беженство, был досмотр вещей, потом нас определили в комнату до получения результата ПЦР-теста. Раз в сутки выдавался сухпаек: два роллтона, хлебные палочки, банка оливок, консерва мясная, чай, сахар, смесь орехов. Друзья привозили еще другую еду.

Нас опросили миграционная и внутренняя службы. Что мы беженцы по политическим мотивам, мы подтвердили от и до. Они закрыли уголовное дело за незаконное пересечение границы, нам дали временные удостоверения личности. Так как у меня виза в Польшу, то я по Дублинскому договору запросила, чтобы меня перевели в Польшу. Там я подамся на беженство.

Написали заявление, что нам есть, где жить в Вильнюсе и отбывать карантин, чтобы нас не отправили в лагерь для беженцев. Мы отдали фрукты и овощи, которые у нас были, детям беженцев, и уехали.

Артем Винокуров

В день перехода границы было рассмотрение моей апелляции [в Минском городском суде]. Приговор не изменили, после этого химия должна была начаться через три-четыре недели. И вот они начали меня искать. Позвонили моим родителям, спросили, где я. Они ответили: «Уехал». Приехали, поспрашивали, ну, и все, уехали. Сейчас ищут меня, видимо.

Дмитрий Кулаков

Нас забрали пограничники, относились они к нам очень хорошо. Наверное, к нам так в Беларуси даже никто не относился, это словами не передать. Они нас забрали, завезли, мы попросили не заселять нас к остальным беженцам. Они сказали, что найдут нам отдельную камеру. Вечером говорят, что мест в камере нету. Показывают, что тут матрасов нет — значит, нет мест. Мы сказали, что хлорку не выливайте, гимн не включайте и все будет классно.

На заставе были шесть дней. Потом за нами приехали, забрали в Вильнюс.

Что дальше. «Беларусь сегодня — это зазеркалье»

Артем Винокуров

Побег — мероприятие достаточно рискованное. Если ты не будешь ничего делать, ты просто поедешь в тюрьму. Если ты решишь бежать, то шансы 50 на 50 — либо ты выбираешься, либо тебя ловят и ты, опять-таки, садишься. Так почему бы не попробовать?

Ольга Павлова

Мне 33 года. Еще два года назад я работала в хорошей фирме на замечательном месте, хорошо зарабатывала и все у меня было в порядке. И то, что происходит последний год… У меня был момент, когда пошло отрицание действительности, потому что ты за всем этим абсурдом наблюдаешь и думаешь: «Вы вообще больные?».

Такое ощущение, будто бы вся страна превратилась в пациентов психиатрической больницы, потому что нормальному человеку невозможно воспринимать адекватно то, что происходит, потому что это ненормально.

И тот же переход через границу — если бы мне в 30 кто-то сказал, что в 33 я буду нелегально пересекать границу, потому что я буду под уголовкой за то, что я участвовала в предвыборной кампании согласно законодательству, ничего не нарушая… Для меня Беларусь сегодня — это зазеркалье, это что-то нереальное.

Дмитрий Кулаков

Сейчас буду оформлять беженство, какую-то подработку искать, детей воспитывать. Если режим сменится, в гости съезжу, но я там жить не буду. Потому что у меня, наверное, процентов 80 родственников — ябатьки.

Я не смогу жить в этом обществе. Когда твоего родственника сажают в тюрьму, они об этом знают, за что, как, им по телефону объясняешь, а они все равно говорят, что ему заплатили за митинги. Не хочу ни в Германию, ни в Голландию, хочу в Литве остаться.