«Вы в своем уме? У нас война!». Как журналистки «Медиазоны» выбирались из Киева

Киев. Осень 2021 года. Гуляем по центру города с журналистом из Москвы. Он считает, что Путин начнет войну с Украиной в любом случае — вопрос лишь в том, сейчас или через несколько лет. Пугаюсь, но быстро успокаиваюсь: ну какая война?

Киев. Февраль 2022-го. В последние дни плохо спалось, то и дело охватывало чувство тревоги, в голове вертелись сотни вопросов. «Американская разведка, ошибись», — загадывала я перед сном и с облегчением выдыхала утром.

Вечером 23 февраля я была практически уверена, что она ошиблась, американская разведка. Но накануне мы с мужем упаковали вещи в чемодан, который можно было бы оставить на хранение друзьям.

Уснула за полночь в надежде поспать до девяти.

В 4:30 позвонила подруга. Звучали слова «война», «бомбят», «взрывы». На мгновенье подумала, что это злая шутка, но через пару секунд и сама услышала глухой грохот. Потом был еще один взрыв. Муж посмотрел в окно, над лесом — видимо, недалеко от аэропорта «Жуляны» — поднялся огненный шар, огонь быстро превратился в серый дым.

Было ли страшно? Конечно, было страшно. Сразу затряслись руки. Спасибо, что у меня есть муж, который, в отличие от меня, относился к американской разведке без скепсиса.

— Спокойно. Смотри билеты во Львов и собирай вещи, — сказал он.

В общем-то это было самым правильным решением.

С телефоном у уха, дозваниваясь своей коллеге Ане — она тоже жила в Киеве — я пыталась купить билеты на поезд до Львова. На сайте оставался всего один, в купе. Пришлось брать четыре билета на автобус.

Мы снимали квартиру на выезде из города, прямо возле трассы на Житомир и Львов. Пробка в ту сторону образовалась мгновенно.

Вышла в банкомат. Утреннюю тишину нарушало пение птиц и стук чемоданных колесиков.

Очередь была примерно человек пятьдесят. Простояла полтора часа впустую, потому что банк выдавал деньги только своим клиентам — да и то с лимитом в три тысячи гривен с одной карты.

Повезли чемодан подруге-киянке на левый берег. Еще взрыв, более мощный, чем с утра. Когда возвращались домой, метро от станции «Шулявская» до «Академгородка» остановилось. Мы пошли пешком, идти было примерно семь километров. На автовокзал мы уже не успевали, но автобус на Львов должен был проезжать мимо нашего дома. Это был шанс. Попросили Аню — она на автобус, кажется, еще успевала — предупредить водителя, чтобы подобрал нас на выезде из города.

Километры до дома были очень нервными. Сотни людей шли вдоль шоссе, время от времени включались сирены, тонированные машины ехали по встречной, появилась военная техника — и все это под стук чемоданных колесиков по асфальту.

В квартире спокойнее не стало: прямо под окнами стоял БТР, а через дорогу — еще несколько. Люди шли прочь из города по обочине, на проспекте стояла мертвая пробка. Пришел хозяин квартиры, посмотрел из окна вниз и минут через пять ушел со слезами на глазах. Дома его ждала жена на последнем месяце беременности.

Аня и Андрей не смогли сесть в автобус на вокзале. Началась давка, десятки людей штурмовали двери, предлагая водителю любые деньги за место. Аня говорила, что билеты у них есть, водитель пожимал плечами — мол, сами видите, что творится.

Оставаться в квартире было невыносимо. Мы закинули в рюкзаки первые попавшиеся вещи и вышли на улицу. Возле кольцевой на въезде в город стояли полицейские, один из них проверил наш багаж. До метро удалось поймать попутку. Вместе с нами ехала женщина лет пятидесяти и ее зять.

— Я сама из Кривого Рога — как наш Владимир Зеленский, он мой земляк. Приехала к дочке в Киев погостить, а тут такое началось, — говорила она.

К горлу то и дело подкатывал ком — особенно в метро, когда увидела людей, сидевших на полу среди сумок, пакетов и чемоданов; некоторые уже разложили спальные мешки и расстелили коврики.

Около пяти вечера мы встретились с Аней и Андреем у метро «Левобережная» и вместе пошли к друзьям. Примерно в этот момент в Киеве объявили комендантский час. У друзей лишних спальных мест в квартире не было. Времени на поиск ночлега у нас оставалось все меньше — друзья жили далеко от вокзала, а мы хотели оказаться там рано утром, чтобы попытаться сесть на первый поезд до Львова.

— Девушка, какое подтверждение? Вы в своем уме? У нас война! Я не буду брать на себя ответственность и заселять людей, — орала в трубку хозяйка отеля недалеко от метро «Вокзальная», подумав, наверное, что я приехала в Киев как туристка.

Потратив время на поиск ночлега на букинге (безуспешно), Андрей — он музыкант — предложил нам заночевать в студии звукозаписи. Студия находится в подвале Киево-Могилянской академии.

Примерно в этот момент редакция «Медиазоны» через третьи руки нашла нам места в автобусе, который отправлялся из Киева то ли до Львова, то ли до польской границы. Это была первая хорошая новость за день. Вчетвером мы поехали в условенное место в районе Оболонь, где нас должен был забрать автобус.

Пробка из города была огромной — за десять часов пути мы проехали не больше 160 километров, а у польской границы в 24-километровом заторе оказались примерно через 16-18 часов.

Еще через десять часов мы были у погранперехода — только потому, что полиция дала нам коридор, и автобус объехал очередь по встречке. Примерно за три километра до границы полицейские сдерживали огромную толпу беженцев из Азии и Африки. Тогда мы еще не знали, что на самом КПП толпа еще больше. Все это время водитель автобуса не сменялся и не отдыхал; как сказали потом волонтеры, участвовавшие в организации нашего рейса, свою работу он делал бесплатно. Узнав об этом, пассажиры скинулись — кто сколько смог.

В 2:30 по-киевскому времени мы встали в очередь у перехода. Рядом с нами — компания темнокожих парней и девушек. Между собой они общались на французском, но один из парней, когда мы попросили его немного подвинуться, отозвался на украинском: «Я можу і російською, але українська мені більше подобається».

У пограничников был пересменок, поэтому полтора часа толпа стояла без движения. В четыре утра люди впереди стали кричать: «Открывай!», а минут через десять я оказалась на земле под ногами грузного мужчины. Это было именно так — «оказалась»: я не успела понять, что происходит, все случилось за секунду. Толпа резко отпрянула назад, я упала. По слухам, впереди подрались иностранцы, а пограничники стали стрелять в воздух. Мне показалось, что можно умереть прямо здесь, на холодной земле возле погранперехода «Шегини — Медыка».

Еще через какое-то время в телеграме начали писать, что беларусов-мужчин не выпускают из Украины (это оказалось неправдой). Еще через пару минут женщин с детьми и мужчин стали разделять, женщин и детей пропускали первыми. Мы с Аней оказались в одной колонне, мой муж и Андрей — в другой. Простояв так минут двадцать и окончательно замерзнув, мы решили вернуться во Львов и последовать примеру коллеги, который днем 25 февраля смог уехать в Польшу на поезде.

Первая же машина в сторону Львова согласилась взять нас четверых и еще — дочку с матерью, у которой на холоде начали отниматься ноги. Водитель оказался харьковчанином, прожившим в Германии последние 20 лет. На КПП пограничники предлагали ему развернуться и предупреждали, что выехать он уже не сможет. А он разговаривал с кем-то по телефону и просил не рассказывать родителям, что приехал в Украину: «Еду в Харьков, но если хоть до Киева доберусь — уже хорошо».

Людей на железнодорожном вокзале во Львове было очень и очень много. Женщин с детьми провожали мужья и отцы. Беженцы из Азии и Африки были напуганы, кажется, больше всех — многие не говорили ни на русском, ни на украинском языке, понять, что происходит, им было сложно.

Люди стояли плечом к плечу на платформе и ждали поезд в Польшу — ближайший в итоге не пришел. Не пришел и следующий. Когда к платформе прибывали другие поезда — особенно из польского Пшемысля до Киева — многие думали, что он идет в Польшу и как будто не слышали объяснения полиции, железнодорожников и своих товарищей по несчастью.

Этот день, наверное, был самым тяжелым. Мы видели, как мужья прощаются с женами, как добровольцы уезжают в Киев, как иностранные беженцы не пропускают в поезд женщин с детьми. Пожилому мужчине в инвалидной коляске не хватило места. 15-летний подросток в толпе достал нож, его начали бить и тянуть за нижнюю губу. Все это под звуки воздушной тревоги, крик, детский плач, выстрелы в воздух и треск разрывающихся петард — я так и не поняла, кто и зачем их взрывал.

На вокзале мы провели весь день, а вечером вместе со знакомыми журналистами-беларусами поехали в офис журналистской организации, которая пустила нас на ночлег. Первый раз за 48 с лишним часов мы помылись, поели и немного поспали в горизонтальном положении.

Половину следующего дня мы прождали эвакуационный автобус в Польшу, но этот рейс сорвался. В тот день муж со знакомым журналистом пошли в магазин во Львове. Они разговаривали на русском. По пути их остановил местный житель. Узнав, что мой муж не знает украинского, он устроил проверку: спрашивал, сколько областей в Беларуси, смотрел паспорт и посвiдку на временное проживание:

— Извините, мужики, в стране война.

Ближе к вечеру мы вчетвером сели в машину к полякам (всего там было восемь человек), которые приехали в Украину специально, чтобы эвакуировать людей. В багажнике не было места, поэтому Аня и Андрей выкинули часть вещей, остальные мы держали на коленях.

27 февраля около пяти часов вечера по Киеву мы выехали из Львова в сторону КПП «Смольница—Коростенко» на польской границе. На выезде из города люди строили баррикады и раскидывали по дороге ежи. У города Хыров начиналась пробка — сначала машину с польскими номерами пропустили по встречке, но за несколько километров до границы мы встали в общую очередь. Через несколько часов мы уехали, подсчитав, что рискуем провести в этой очереди двое суток.

Потом была дорога через заснеженные горы на границу со Словакией. Несколько раз нас останавливали то ли полицейские, то ли тероборона, то ли пограничники. Некоторые из этих людей, увидев, что в машине есть беларусы, просили нас доказать, что мы на самом деле те, за кого себя выдаем. Я на телефоне показывала им рабочие чаты «Медиазоны», наш телеграм-канал, админку сайта и редакционное обращение против войны. К моему мужу-айтишнику украинцы были еще придирчивее — спрашивали, на каком языке программирования и в какой программе он пишет код.

На одной из остановок проверяющий, увидев наши беларуские паспорта, улыбнулся и сказал, что служил вместе с беларусами, что в Беларуси у него есть товарищи. Он был очень вежлив, он извинялся, но потом вздохнул и добавил: «Не обижайтесь, но….». Он не договорил эту фразу.

Глубокой ночью мы приехали на границу и стали в конец пятикилометровой очереди. Рассвело, настал день. Мы много гуляли по окрестностям — красивая закарпатская природа вокруг отвлекала от ужаса, помогала справиться с паникой.

Дорога, на которой выстроились в очередь машины, проходила через два села — Великий Березный и Малый Березный. Местные раздавали кипяток, горячий чай и кофе, пускали в туалет. Перед домом, который стоял прямо у дороги, всю ночь просидела бабушка — отчего-то с голыми ногами. Я спросила, не холодно ли ей, она ответила вопросом: «А вам що, не холодно?».

В местном детдоме-интернате, откуда вывезли постояльцев, нуждающихся бесплатно кормили горячим — я вспомнила еду из школьной столовой, только эта была практически без соли. На обед салат из капусты, пюре с рыбой, рисовый суп и несладкий компот. Вечером рыба в меню сменилась на курицу с подливой. На отдельном столе в столовой администрация разложила предметы гигиены и сладости, их можно было брать по необходимости.

На отдых в интернат пускали женщин и детей — для этого нужно было зарегистрироваться в сельской раде. Мы с Аней и еще две наши спутницы — украинка Маша и беларуска Лиза — воспользовались предложением. Пока мы шли в раду, рядом притормозила местная жительница и предложила подвезти — сказала, что хочет помочь хоть чем-то.

Первый этаж интерната выглядел как обычная школа; даже на обед здесь звали звонком, как на урок. Выше помещались спальни. В комнатах не было розеток, деревянные полы скрипели, вдоль стен стояли коричневые платяные шкафы. Кровать застелена покрывалом с узором, сверху подушка в белой наволочке, а под ней — маленькое полотенчико, с которого уже не отстирываются въевшиеся пятна.

Маша — 18-летняя украинка, которая учится в Польше на ветеринара. По дороге она по телефону объясняла маме, что не могла оставить на львовском вокзале хомячков, которых вручила ей со слезами на глазах какая-то женщина. Да, в машине вместе с нами уже больше суток ехали джунгарские, кажется, хомячки. А еще была Лея — кошка Ани и Андрея.

Примерно к восьми вечера, когда до границы оставалось два километра, мы с девочками вернулись в машину. В этот момент мой муж рассказал, что моего укулеле больше нет. Это была единственная вещь, которую я взяла с собой на память, убегая из Беларуси. Взяла и 24 февраля. Теперь укулеле сломалось. Две его половинки остались где-то в мусорке между Украиной и Словакией.

Ближе к ночи Женя, Андрей и водитель-поляк решили подойти к границе, чтобы оценить размер очереди. Вернувшись, они сказали, что пеший переход открыт и мы можем идти прямо сейчас. В машине осталась женщина-водитель, которая попала в Словакию примерно через сутки, а мы, закинув рюкзаки за плечи, пошли к границе пешком. Примерно через полтора часа, в час ночи по местному времени, мы покинули территорию Украины.

С границы волонтеры сразу отвезли нас в лагерь беженцев в городе Убля. Там можно было поесть, поспать и просто погреться. У нас спросили, куда мы хотим добраться, и так как до Варшавы, по словам волонтеров, за двое суток ушел только один рейс, нам предложили ехать в Краков, а там сесть на поезд до столицы. Ближе к обеду мы прибыли в конечную точку нашего маршрута.

24 февраля — 1 марта. Больше ста часов в пути. Я, кажется, так и застряла в том дне — 24 февраля 2022 года. В Варшаве сейчас шумят трамваи, то и дело раздаются сирены полицейских машин, над городом летают самолеты. Эти тревожные звуки возвращают меня в его атмосферу.

Первые дни в Варшаве мы с мужем жили у польских студенток, которые, кроме нас, приютили еще нескольких беженцев из Украины. Среди них была киевлянка Анна со своим внуком Алесем. Оказалось, что Анна провела детство в том самом доме, в котором еще неделю назад снимали квартиру мы — такое удивительное совпадение.