«Еще неделя — и мы начали бы умирать». Беларуский фотограф — о двух неделях под обстрелами в Гостомеле

«Ну ладно, пересидим»

24 февраля я просыпаюсь от звонка друзей или родителей — точно не вспомню — о том, что война. Я такой: «Что? Ничего не понимаю, дайте мне проснуться». Через полчаса начали летать вертолеты над «Антоновым» — это аэропорт, где был уничтожен самый большой в мире самолет «Мрія».

Я сначала думал, что происходит сражение каких-то двух вертолетиков, которые просто заблудились здесь. Я не думал, что это что-то страшное, а оказалось, что русские вертолеты бомбили «Антонов» и все, что там было рядом. Они стреляли по частным секторам.

Мы в этот момент находились дома и видели, как дымится аэропорт. Его нещадно бомбили на протяжении всех этих дней. У меня после Беларуси включилась защитная реакция: «Ну ладно, пересидим. Если будет плохо, мы же сможем выехать как-то!».

Первую ночь мы провели дома: бухало, но не сильно. На вторую ночь мы уже спустились в подвал, потому что начались жесткие бомбежки, в том числе домов. К ночи мы увидели, что русский десант высадился в нашем парке «Счастливый».

На второй день я звоню знакомому и говорю: «*** [блин], наверное, надо перебираться в Киев, потому что страшно». Я смотрю [новости] — на дороге, по которой мы [обычно] едем, около пяти погибших. Потом я узнал, что это русские расстреливали машины, которые уезжали.

Решили после второй ночи остаться в подвале, но иногда мы поднимались к себе домой, чтобы взять какие-то вещи или частично приготовить еду. На третий-четвертый день мы уже жили в подвале. Если в округе тихо, нет автоматных очередей и на наш жилой комплекс ничего не сыпалось и не стреляло — мы гуляли на улице. День на седьмой дети спокойно играли на детской площадке, когда бомбили Бучу где-то в паре километров.

День на четвертый мы поняли, что остаемся без продуктов и нам эти продукты никто не привезет, потому что мы в жопе. Мы пошли в один из магазинов, который был в первом доме комплекса. Открыла управляющая, которая жила в нашем ЖК, и мы забрали оттуда продукты. Еще один магазин вскрыли наши жильцы и люди из ближайших домов. Аккуратно заходили по пять-шесть человек и забирали продукты. Несли часть в подвал, часть — домой. Некоторые люди вообще до последнего оставались дома, иногда спускались в подвал, когда очень жестко становилось.

Первые четыре дня у нас был свет, потом он пропал. Когда пропадает свет в таком новом ЖК, пропадает в принципе все. Наши дома стали непригодными для жизни, но было два маленьких соседних дома, в которых еще оставался газ. Мы там готовили еду для всего подвала и приносили горячую еду и чай, когда не бомбили и не стреляли. Всего в подвале вместе с нами ночевали человек 40-50, из них около десяти — дети.

«В трехстах метрах от тебя танком лупасят дом»

Самое страшное, когда я чуть не лишился жизни — это когда в метре над головой пролетела русская мина. Я стою возле подвала, и вдруг начинает все греметь вокруг. И я такой: «Идти в подвал или не идти в подвал? Как обычно гремит». [Мина] пролетела так, что взрывной волной меня откинуло ближе к подвалу, [она] рассыпалась и взорвалась. Меня задело только волной и немного осыпало осколками, но повреждений не было.

Второго марта приезжал Гостомельский мэр с небольшой гуманитаркой: закатки в основном. Мы тогда еще смогли подняться домой. А третьего марта мы увидели, что русские в нашем подъезде. И ночью начали бомбить первые высотки.

Когда они бомбили наш ЖК, а бомбили его очень часто, мы сидели в подвале. Сначала загорелись первые две высотки, потом начали стрелять в дом, который готовили к заселению — сделали из него решето. Потом наш дом бомбили. Нам повезло, что наша маленькая пятиэтажечка пряталась за всеми этими домами, но вокруг все летело. Представляете, как это, когда в трехстах метрах от тебя танком лупасят дом?

4 марта в девять утра российские военные полностью заняли наш «Покровский». Прострелили ногу местному жителю — я перевязывал ему рану, останавливал кровь. Русские даже приходили смотреть нашего раненого, но в больницу его не выпускали. Они его посмотрели, сделали даже, по-моему, одну перевязку. Мы еще сообща нашли антибиотик, один русский еще пару таблеток дал.

Два дня мы не выходили из подвала, потому что вокруг велись бои: стрельба, огонь, танки ездили над нами. Мы сидели и слышали, как гусеница едет у нас над головой. Вышли — а там под каждым домом стоит БТР, танк, пехота бегает туда-сюда по нашим улицам.

Они [российские военные] нас не трогали, но мы были для них живым щитом. Это доказательство того, что ВСУ не бомбит жилой сектор, когда там люди. Боялись, что нас посадят в автобус на передние места и повезут в Киев. Они поставили очень плотно к домам технику, выламывали двери в квартиры, смотрели, чтобы там не было теробороны и ВСУ. Забирали вещи, технику, переворачивали квартиры вверх дном. У моей соседки разбили ноутбук, планшеты и телефоны, которые были дома. Короче, они заняли наши дома, и это продолжалось четыре дня. Мародерствовали, крали нашу еду, воду. У нас была пара коробок со всякими штуками, которые удалось вынести из магазина, и они все это крали. Могли украсть 90 литров воды у человека, а потом выдать ребенку коробочку сока и конфетку.

Однажды даже швырнули нам пару сухпайков. У меня остались армейская шоколадка и яблочное пюре: я оставил их как доказательство того, что они были в жилом секторе.

Когда в доме пропал даже газ, мы стали готовить на кострах. Готовили супы, мясо, которое оставалось у людей, были сухпайки разные. Старались выживать, как могли, и делали это сообща. Помогали друг другу, если кому-то нужны были лекарства, искали эти лекарства. Если бы мы еще неделю просидели в подвале, то питались бы святым духом. Немного еды оставалось, чтобы варить какие-то супы, еще были какие-то вафли, шоколадки, круп немного оставалось.

Я выходил во двор [позвонить]: в первый раз на меня наставили автомат, потому что я «***** [обнаглел], что звоню», но не забрали телефон — просто повезло. В другие дни я уже закидывал телефон под шапку, надевал капюшон и делал вид, что разговариваю с другими людьми, отвернувшись в сторону, где русских не было.

Мэра Гостомеля застрелили, когда он вез гуманитарную помощь в наш «Покровский». Как сказала его дочь, они ехали с гуманитарной помощью и увидели русскую технику. Завернули, и их расстреляли снайперы.

Мы [у российских военных] спрашивали, какого *** [черта] они здесь. Некоторые не знали, что они в Украине делают. Некоторые хотели обратно к семьям и домой, некоторые сказали, что приехали нас освобождать, некоторые говорили, что это все из-за «Зеленского-клоуна». Они все были разные. Я видел людей — от кадыровцев до обычных петербуржцев. В основном это все контрактники, но были и срочники. Контрактники, в основном, были и на Донбассе, и в Сирии, и в Афганистане.

Некоторые были более-менее адекватными. Адекватными в том плане, что не расстреливали нас, по крайней мере. У них просто не было такой задачи. Видимо, была задача сделать штаб в «Покровском», так как тут очень много людей и ВСУ бомбить не будет. Когда [из жилого комплекса] выехало большее количество человек, ВСУ уже начали операцию.

Мы не рисковали выбираться своим ходом, потому что боялись, что случайно шальная пуля залетит или нас расстреляют. Решили, что мы не будем выбираться своим ходом, пока не будет вообще ада.

Спустя несколько дней нам сообщили, что эвакуация запланирована — первая за 14 или 15 дней. Мы за десять минут собрались, сели в машину и поехали. Это было 9 марта. Мы встали в колонну, по пути нам батюшка из местной церкви краской нарисовал на машине красный крест, на других написали «дети», кто-то на машины белые тряпки повязал. Если мы хотели куда-то выйти, должны были накинуть и на себя белую ткань, чтобы не стреляли.

Мы выезжаем, объезжаем озеро в Гостомеле, становимся в колонну — и начинается выяснение отношений за Бучу.  И с одной стороны летит артиллерия, и с другой, и мы слышим этот свист и удары. Мы стоим в колонне, открытая территория полностью. Холодно на улице, потом начался снегопад. Очень много людей пошли пешком, а в итоге оказалось, что российский БТР поехал разминировать мост, который уцелел чудом, взорвался там и забаррикадировал этот мост.

Тут нам пришло сообщение, что эвакуация отменяется, и колонна в пять километров [стала разъезжаться], кто куда. Кто-то решил окольными путями ехать, а мы решили, что не поедем назад в «Покровский», потому что он уже русский, у них там штаб-квартира.

Мы остановились в частном доме недалеко от бучанской [исправительной] колонии. Пришла эсэмэска: «Будьте готовы завтра. Будет, возможно, повторная эвакуация». Мы решили остаться [неподалеку], потому что в нашей колонне был человек, у зятя которого там дом. В итоге мы ночевали в этом доме — не в убежище, не в подвале, на свой страх и риск. Решили, что эту ночь переживем.

Наутро мы узнали, что повторная эвакуация все-таки будет. Мы поехали в Бучу, встали в колонну, но никто не знал, что именно делать. Информации вообще не было, некоторые решили на свой страх и риск поехать [самостоятельно] другой дорогой. Не знаю, что с ними стало.

Мы увидели весь наш разрушенный город. Весь центр разбит так, что там просто больше нет инфраструктуры: ни магазинов, ни аптек, ни парикмахерских. Гостомель — это центральная улица и частный сектор. Так вот, этой центральной улицы больше нет. Мы объезжали трупы, разбитые БТРы, разрушенные здания.

Мы едем-едем-едем и слышим — взрыв! На секунду я подумал, что начали обстреливать нашу колонну. Это как в фильме, ты едешь — и просто вспышка. Короче, это взорвался русский грузовик. Видимо, попал в аварию.

Все зеленые коридоры Гостомеля обстреливали, мы еще выбрались в хороший день, потому что в следующие три дня расстреливали машины. Некоторые люди выезжали своим ходом. Одни добирались, вторые — неизвестно, третьи — погибали. Нам повезло, что из нас не сделали Мариуполь. Еще неделя — и мы начали бы умирать от гуманитарной катастрофы, провизия заканчивалась. Мы бы просто убегали лесами.

В Варшаву мы приехали 13 марта. Из людей, вместе с которыми нас эвакуировали, одна девушка сейчас в Чехии, мать с сыном в Черновцах и еще одна женщина с пожилой мамой и собакой — тоже в Польше. На польско-украинской границе нас забрали друзья: мы шли минут десять к машинам под взрывы во Львовской области. Друзья и сейчас нам помогают, а мы приходим в себя и восстанавливаемся.