«Я как‑то решил посмотреть, с чем там у нас рыба. Ленточные черви, значит». Бывшие политзаключенные рассказывают о еде, работе и медицине в колониях

Карантин. Маленькие камеры и вербовка

После перевода из СИЗО в колонию осужденные попадают на карантин, который «во время ковида» длился две-три недели. Евгений, недавно освободившийся из ИК-22 в Доманово, говорит, что сейчас новоприбывших заключенных изолируют на пять-семь дней.

Помещение для карантина — это камера четыре на четыре метра, вспоминает активист Алексей Романов, отбывавший наказание в Глубокской колонии №13. К полу прикручены стол и железные двухъярусные кровати, а отопление почти не работает — «если возле батареи тепло, то хорошо», говорит он. В камере, где находился Романов, не закрывалось окно, поэтому в нее попадал снег.

«Зимой нельзя надеть телогрейку — запрещено находиться в помещении в верхней одежде. Целый день бегаешь, прыгаешь — так и выживали», — вспоминает бывший заключенный.

Михаил отбывал наказание в ИК-2 в Бобруйске. Он рассказывает, что три недели карантина от подъема до отбоя проводил на улице.

«В 5:40 подъем, потом проверка и завтрак. Позавтракали и опять на улице — так до вечера ходишь туда-сюда кругами. Нас запускали в помещение за час до отбоя», — говорит бывший заключенный.

В карантине, рассказывает Евгений, «на знакомство» с заключенными приходят сотрудники оперативно-режимного отдела или начальник колонии. Во время разговора они расспрашивают, как осужденный оказался в колонии, а в некоторых случаях «вербуют» тех, кто согласен на сотрудничество с администрацией.

«Осужденных на небольшие сроки чаще всего вербуют в оперативный отдел и предлагают им докладывать на других осужденных о том, как они нарушают режим. За это получают какие-то блага, скощухи, дополнительные свидания. На них не пишут рапорта», — объясняет Евгений.

Негласное сотрудничество с администрацией не предлагают «желтобирочникам» — осужденным, которых поставили на профилактический учет как «склонных к экстремизму и другим деструктивным действиям», рассказывает Евгений. Но опыт Алексея Романова говорит о другом:

«Меня с первого дня прибытия в зону обрабатывали, а когда был в больнице на лечении, так кэгэбист приходил, предлагал работать на них», — утверждает он.

Пока заключенные находятся в карантине, их распределяют по отрядам. В это время начальники отрядов решают, на каком участке промзоны будут работать новоприбывшие.

Условия. Еда с червями и баня раз в неделю

Бараки, в которых живут заключенные, по их словам, напоминают общежития. Они поделены на несколько секторов, а те — на несколько секций. Секция — это комната, похожая на казарму, в которой стоят двухэтажные нары. Собеседники «Медиазоны» называют разное количество людей, на которое рассчитаны секции — от 9 до 28, но отмечают, что есть комнаты поменьше, «человек на 5».

«Там жили бригадиры отряда и прочая нечисть», — объясняет Михаил.

Кроме таких комнат в секторах есть общая кухня с чайниками и холодильниками, санузел, кладовые, где хранятся вещи заключенных, и раздевалка для верхней одежды.

Один раз в неделю осужденных водят в баню. Помыться можно и после работы на промзоне, но нужно торопиться, чтобы успеть к вечерней проверке. На смене работает много людей, а крана всего три, говорит Евгений о колонии №22.

В отряде заключенным мыться запрещено — нужно ждать «банный» день. Михаил рассказывает, как заключенные выходили из положения: «Кипятильником грели воду в 10-литровом ведре, а потом из кружки себя поливали. Нельзя в отряде мыться, но мылись все».

Между несколькими бараками находится двор с плацом и местом для курения. Утром и вечером осужденные выходят на плац для проверки.

«Восемь шагов в ширину и 52 средних шага в длину — там помещалось более 360 человек. Представляете, какой столпотворение там?» — вопрошает Алексей.

После утренней проверки заключенные идут на завтрак в столовую. По словам собеседников «Медиазоны», качество еды в колонии оставляет желать лучшего.

«Еда хорошая, но лучше в ней не ковыряться. Я как-то решил посмотреть, с чем там у нас рыба. Ленточные черви, значит. С рыбы так немножко кожицу снимаешь — опа, червячки. Один раз в рисовой каше нашел опарышей. Лучше не смотреть на то, что тебе дают — быстренько съел и свободен», — вспоминает Михаил.

По словам Алексея, в столовой ИК-13 «никто не ел» — заключенные сидели за столом, забирали хлеб и уходили.

«Как дадут синюю сечку или что-нибудь еще испорченное, тухлое — ешь, а оно с запахом. Там реально несло, извините меня, нечистотами», — рассказывает он.

В меню ИК-22, говорит Евгений, не было «ничего страшного», но тем, кто «сжигал много калорий на промзоне», еды не хватало.

«Устаешь от сечки 12 раз в неделю. Но бывали и пельмени. 1 января с утра дали драники, поэтому жить можно», — говорит он.

Свободное время. Официальное и неофициальное

После завтрака заключенные возвращаются в отряд — до обеда у них есть несколько свободных часов. Михаил говорит, что свободного времени в колонии «настолько много, что не знаешь, чем заняться», если не брать дополнительные смены на промзоне. Евгений считает, что времени на досуг и отрядные мероприятия у заключенных не так уж и много.

«Важно понимать разницу между официальным времяпрепровождением и неофициальным. Фактически зекам не разрешается даже сидеть на нарах. Ты должен в течение дня, если ты не на промке, сидеть на табуретке или в клубе на лекции. Или ходить по секции туда-сюда», — говорит он.

Заключенные могут записаться на кружки и спортивные секции, рассказывает Евгений, но не все так просто. Вариантов времяпрепровождения «по бумагам» достаточно, но на практике осужденные сталкиваются с некоторыми сложностями, объясняет он.

«Можно было учиться на гитаре играть или на барабанах. Песни петь можно было, слушать лекции, рисовать стенгазеты, ходить на волейбол, футбол, баскетбол, на воркаут, — продолжает Евгений. — В секциях были шахматы, нарды, домино. Но если, например, ты пошел отмечать профучет и оставил нарды открытыми на столе, а в это время начальник режимного отдела делал обход, то нарды он выбросит, а на тебя напишет рапорт. Для того, чтобы записаться на какой-нибудь воркаут, нужно было пройти семь кругов ада. Было достаточно много почти бюрократических сложностей».

Иногда администрация колонии проводила в клубе концерты для заключенных. Однажды там поставили ринг и устроили соревнования по боксу между осужденными, вспоминает Михаил. Чаще всего в клубе проходили лекции — его отряд слушал о вреде наркотиков.

«У меня отряд был бывший "наркоманский" — всю локалку по 328 собрали. Потом уже немножко разбавили другими зэками», — говорит он.

Лекции, которые читали в ИК-22, были разнообразнее. Их чаще всего проводили сотрудники из младшего офицерского состава — рассказывали о героях ВОВ, вспоминает Евгений. Начальники режимных отделов, которые «по документам должны ежедневно читать лекции, боятся вопросов, на которые не в состоянии ответить», считает он.

Верующие заключенные могут ходить в церковь или молитвенную комнату. В определенный день туда приезжает священник. Помолиться осужденные могли и одни — для этого нужно написать заявление на посещение церкви, рассказывает Алексей.

«Идешь строем помолиться. Там иконы, можно свечку поставить», — вспоминает он.

В отряде есть комната с телевизором, которая открыта несколько часов в день. Иногда заключенных отправляли туда смотреть новости в качестве отрядного мероприятия, но чаще всего они сами включали фильмы или музыку, говорит Михаил.

Больше всего времени собеседники «Медиазоны» проводили за чтением и ответами на письма. В библиотеку нельзя было ходить самостоятельно — нужно было ждать, пока освободится сопровождающий. У героев текста получалось ходить за книгами примерно раз в неделю.

«Я прочитал [за пять месяцев], согласно библиотечной карточке, 97 книг. Читального зала там не было, нужно было забирать книги с собой. В тумбочке запрещено хранить больше двух книг», — рассказывает Евгений.

Многие письма, по его словам, не проходили проверку цензора. У Михаила не было больших проблем с корреспонденцией до января 2022 года — с этого времени он не получил ни одного «письма солидарности».

Работа. «На металл» распределяют «самых непослушных»

После нескольких свободных часов и обеда большая часть заключенных отправляется работать на промышленную зону. Обязательной является одна смена на несколько часов, но осужденные могут взять и вторую смену. Многие поступают так, чтобы убить время, уверен Михаил.

Некоторые заключенные работают в жилой зоне — медчасти, клубе или парикмахерской. По словам Евгения, такой возможности нет у осужденных, состоящих на «экстремистском» профучете — это негласное правило.

На промзоне в ИК-22 можно работать на деревообработке, с железобетонными изделиями, на швейном производстве и переработке металла.

После карантина администрация распределила Евгения на деревообработку, но вскоре — в качестве наказания — его перевели на переработку металла.

«Я имел неосторожность сказать руководителю столярного цеха, что он занимается откровенной ерундой — превращает качественную древесину в какие-то опилки и наоборот, из какого-то синего гнилого леса пытается сделать мебельные щиты для Икеи. За это я быстро попал на металл», — объясняет он.

Евгений говорит, что «на металл» распределяют «самых непослушных». В цеху заключенные занимаются переработкой черного металла и разбирают на цветной металл провода, которые привозят с заводов и воинских частей.

Такой же работой занимаются и в ИК-13 — туда привозят старые запчасти, из которых осужденные извлекают медь.

«При мне двое человек себе разбили челюсти — зубы повыбивали кувалдами. Один отрезал себе палец на самодельном станке. Цыган один из моей секции ударил по электромотору — голова кувалды отлетела ему прямо в лицо. Челюсти поломало и зубы выбило», — вспоминает Алексей.

По словам Евгения, ИК-22 заключила договор с компанией «Белтелеком», которая поставляет в колонию «толстые кабели по 60-70 жил» — из них получают медную проволоку. Такие кабели, говорит бывший заключенный, почти невозможно разобрать руками, поэтому их просто сжигали. Черный дым, который поднимался над лесом, заметили экологи. Они несколько раз приезжали в колонию — тогда администрация запрещала сжигать провода. То же самое происходило, когда с проверкой приезжали чиновники, уверяет Евгений.

«"Белтелеком" знает, что этот кабель там жгут. Сами они его утилизировать или переработать каким-то адекватным образом не в состоянии, потому что для этого нужно уплачивать огромные налоги. А вот зэки прямо на полигоне все это сжигают. Потом приезжает лесхоз, и мы прячем все эти бочки, все эти рельсы для обжига. Делаем вид, что все это зачищаем руками», — рассказывает он.

По его словам, вручную разобрать дневную норму очень сложно. Однажды, говорит Евгений, заключенные попросили начальника цеха уменьшить ее.

«Пришел директор и сказал, что он сейчас сам руками разберет 90 килограмм и увеличит нам норму. Разобрать успел за несколько часов всего полтора килограмма, но норму нам почему-то не уменьшил», — смеется он.

В ИК-2 заключенные могут работать в столярном цеху или вырывать металлический корпус из сырой резины, которую поставляет «Белшина». За два часа, рассказывает Михаил, заключенные должны были обработать килограмм сырой резины. За невыполнение нормы осужденных отправляли в ШИЗО. Работу «на резине» не оплачивали, а тем, кто трудился на дополнительной смене, платили рубль в месяц.

«75% зарплаты уходит на коммуналку, на питание — на лицевой счет падало 80 копеек, как-то раз упало два рубля», — рассказывает о заработке в ИК-22 Евгений.

Алексей не работал в колонии по состоянию здоровья — тогда у него была вторая группа инвалидности в связи с онкологией: «На кишечнике операция была: удалена треть желудка, на тот момент было удалено 16 сантиметров кишечника, селезенка, три четверти поджелудочной железы».

Медпомощь. Недоверие врачей и сложности с больничными

В колонии медики обнаружили у Алексея новую опухоль, но везти его на операцию в Минск отказывались из-за квоты на людей — республиканская больница, организованная в СИЗО-1 из нескольких камер, была заполнена.

«Люди на свободе писали петицию, чтобы меня отправили на лечение. Меня вызвала начальник медчасти и говорит: "Что это за тебя так беспокоятся, что позвонили из УИНа и сказали, чтобы в срочном порядке тебя отправили в республиканскую больницу?"» — вспоминает он.

В СИЗО-1 врач Романова предложил ему дать интервью и пообещал, что за это его отпустят из колонии.

«Подошел майор — мой так называемый лечащий врач — и говорит: "Слушай, чего здесь сидеть? Тебе осталось полгода, помрешь скоро. У тебя же опухоль пошла [дальше]. Давай интервью и поедешь домой". Я согласился на это интервью, подумал: "И правда, чего здесь умирать? На кладбище номерное закинут, будешь безымянный"», — говорит бывший заключенный.

Операцию отложили «из-за жары», а Романова, несмотря на то, что он дал интервью государственному агентству «Минск-Новости», вернули в колонию.

Медчасть в колониях напоминает городскую больницу, говорят собеседники «Медиазоны». Отличие в том, что на входе стоит решетка, а заключенные не могут свободно ходить по кабинетам.

«С собой тапочки надо взять, переобуваешься там, раздеваешься и ждешь, когда тебя позовут. Кому-то надо было ходить за таблетками. Ходили по одному, по два человека. В фойе очередь такая здоровая, и к кабинету пускают по одному», — рассказывает он.

В медчасти можно сделать рентген, кардиограмму и сдать анализы.

«Если серьезно заболел, можно лечь. Когда вспышка ковида была, некоторых закрывали на больницу. Осенью зона вообще вспыхнула, и многих людей заперли в отдельный барак. Запрещено было в письмах писать, что у нас вспышка ковида, и по телефону нельзя было говорить», — рассказывает Михаил.

По словам Евгения, врачи не верят заключенным, жалующимся на здоровье, поэтому чтобы получить больничный, «должно уже что-то отваливаться».

«Если скажешь, что у тебя болит спина, что-то защемило или аппендицит, то тебе дадут ибупрофенинку. Таблетки дают без проблем, а больничные нет», — объясняет он.

В ИК-22 врача могут вызвать прямо в секцию к заключенному, а в медчасть можно попасть каждый день, говорит Евгений. В колонии №2, по словам Михаила, записаться к врачу можно только в определенные дни, а без записи в медчасти не принимают.

«Если резко заболело, то ничего не сделаешь. Можно что-то из таблеток найти у своих на отряде», — говорит он.

Михаил вспоминает, как однажды пришел на прием к стоматологу — нужно было разрезать десну.

«Может, вместо обезболивающего мне физраствор вкололи, но это было очень грубо и больно. Никакого профессионализма там нет. У меня это началось, когда я еще в ШИЗО сидел. У ментов просил какое-то обезболивающее, они ржали, предлагали выбить нафиг зуб», — говорит он.

Наказания. За разговоры в строю и о политике

В ШИЗО Михаил попадал четыре раза. Впервые его наказали пятью сутками в изоляторе за неправильно составленную опись вещей — еще во время карантина. В штрафном изоляторе к нему применили еще одно взыскание: лишили посылки за то, что на десять минут проспал подъем.

«Я тогда вообще не знал, как там команда подъем выполняется», — объясняет он. В карантине Михаила лишили длительного свидания за то, что он не убрал за тумбочкой.

«Такие подставы у начальника карантина были поставлены на поток. Именно политических за уборку», — считает Михаил.

Очередные сутки в штрафном изоляторе бывший заключенный получил за то, что работал без защитных очков (по его словам, без очков работают все, но рапорт составили именно на него), за разговоры в строю и конфликт с другим осужденным.

«Друг другу дали по морде, и нас ментам сдал старший дневальный. За конфликтную ситуацию — месяц ШИЗО», — объясняет он.

По словам Михаила, заключенных могли наказать за разговоры о политике — в ИК-2 это было негласным правилом.

«Там стукач каждый второй. Особенно актив, который ходит с повязками. Им же надо как-то поскорее освободиться, дополнительный звонок получить или посылку. Есть дневальный, старший дневальный, кто-то в столовку водит, кто-то в больничку — красноповязочники», — рассказывает бывший заключенный.

Нарушившего внутренний порядок заключенного отправляют на комиссию к начальнику колонии. Перед этим он должен пройти медицинское обследование и получить справку о том, что может сидеть в ШИЗО. Михаил рассказывает, что заседания комиссий по нарушениям поставлены на поток — заключенные сидят в клетках и ждут, пока их отведут к начальнику.

«К начальнику подводят — руки по швам, делаешь доклад. Потом ему зачитывают рапорт. Начальник отряда может еще походатайствовать о наказании, но решение принимает именно начальник колонии», — говорит Михаил.

Он уверен, что к политическим у администрации колонии особое отношение — их наказание может продлеваться вне зависимости от поведения.

«Как бы ты себя идеально не вел, если на тебя есть заказ, ты будешь сидеть там и 10, и 20 суток дополнительно», — считает он.

После трех нарушений заключенный становится «злостным нарушителем» и не может претендовать на замену режима или условно-досрочное освобождение. Кроме того, «злостникам» назначают лимит на ежемесячную покупку продуктов — потратить можно всего 64 рубля.

«Это делается специально, чтобы сидели до конца. Обещают: "Вот будешь нормально сидеть, пойдешь по УДО". А когда я в отряд поднялся, мент сказал, что я буду с ними до конца, до победного», — говорит бывший заключенный.

Отношение к политзаключенным. Всегда второй ярус и на входе

По словам Евгения, многие офицеры высшего звена нейтрально относились к обычным политзаключенным, но политических с громкими делами «прессовали». Среди младшего офицерского состава находились и сочувствующие политзаключенным, а вот средний офицерский состав был «самым непредсказуемым и опасным», считает бывший заключенный.

«Это режимники — что-то среднее между контролерами и начальниками. Людям дали маленькую власть, и они уже словили звезду, а образование у них три копейки. Они вели себя некрасиво не только по отношению к политическим, а ко всем подряд», — говорит он.

«Политики» несколько раз в день выходили отмечать «экстремистский» профучет — заключенных с желтыми бирками пересчитывали на плацу. На «желтобирочников» чаще составляли рапорта, им сложнее было попасть в секцию или кружок, перечисляет Евгений.

«[В ИК-2] политических держали в тонусе. В одной секции вдвоем никогда не держат, не заселяют. Всегда второй ярус и на входе. Желтобирочники в начале строя всегда. Кто-то может спокойненько поговорить, а к желтобирочникам такое отношение, что арестовывают сразу», — говорит Михаил.

По его словам, другие заключенные относились к «политическим» нормально, но «дружбу не водили» — такое негласное правило.

«В среде арестантов изначально бытовало мнение, что политические — не совсем правильные зэки и чуть ли не должны держаться вне общей массы. Если в 2020 году отношение еще было настороженное и неприятельское, то чуть позже стало популярным такое объяснение: раз политических пытаются в чем-то ущемлять сами менты, то другие зэки не должны в угоду ментам ущемлять политических», — объясняет Евгений.