«Виталик научился бриться ложками». Отрывок из книги бывшего политзаключенного Александра Демидовича

Я посвящаю свой дневник великой нации, белорусам, которые прошли — а многие продолжают проходить — через конвейер нечеловеческих репрессий и жестокости.

День первый

[…] Сотрудники ГУБОПиКа были достаточно обходительны. Любезно попросили предоставить телефон и пароли к нему. И как бы невзначай добавили, что те, кто этого не делают, едут с ними на Революционную. Офис управления, где добывают все… Через побои и истязания, разумеется. […]

Во время поездки под неусыпным контролем подумалось: а их трое. Тройки! Как символично. Невольно провел аналогии с 1937 годом и воронками, которые забирали всех неугодных в НКВД.

Интересно, что первичную информацию моя тройка собирала из двух источников — инстаграма и телеграма. Главного интересовала двухфакторная аутентификация последнего. Но на фоне задержания у меня случилась амнезия. Старший орал, обещал отвезти на Революционную, но выбить пароль так и не смог. Нельзя выбить из человека то, чего он совершенно не помнит.

Пока ехали домой, он успел проверить мой аккаунт в инстаграме. Нашел фото с митинга в августе 2020 года. Его совершенно не смутило, что по фото невозможно понять, где оно сделано: на проезжей части или в пешеходной зоне. Словно буйвол, достигший своей цели, он не обращал внимания на сомнительную ценность снимка. Мол, нашли это фото, найдем и другие.

Приехали домой. Двое пошли искать понятых. Старший начал проводить со мной разъяснительную беседу. Мол, что не устраивало? Почему не уехал? В таких хоромах живешь, и что-то не нравится. Все попытки объяснить умнику свою позицию были бессмысленны. По большому счету их и не интересовали мои ответы. Словно попугаи, выучили пару фраз и повторяли их раз за разом при задержании участников протестов. Ожидать от них каких-то аналитических способностей было бы нелепо. Но я все же попытался объяснить, что такое критическое мышление, провел параллель с результатами выборов. Ведь почти два года прошло, а до сих пор нет конкретных цифр в разрезе избирательных участков. Так фальсифицировали, что даже не смогли вывести финальный итог. Мой выпад несколько обезоружил старшего тройки, но ответить что-то вразумительное он не успел. К тому моменту привели понятых.

Именно привели. Бедные мои бабулечки-соседки! Осторожно зашли в квартиру и стали причитать:

— Александр, нас заставили, мы не хотели, нас силой сюда притащили…

Тройка принялась проводить обыск. Делали все довольно культурно. В чатах писали, что с теми, кто отказывается предоставлять пароли или сопротивлялся при задержании, обходились менее любезно. Поднимали плинтусы и резали натяжные потолки — после тех обысков в квартирах приходилось делать ремонт. На комоде в спальне стояли фото родных и близких. Свадебное фото родителей, семейный снимок, где запечатлены все, включая дедушек и бабушек, мы с сестрой там совсем еще маленькие… Все в красивых рамкам. Для меня это место силы. Мой дед по материнской линии служил в войске Пилсудского. Второй дед — тоже из западников. На комоде фото, где оба в польской военной форме. Старший посмотрел на фото и сказал фразу, которая еще долго крутилась у меня в голове:

— Так вот в чем дело, ты из польских кукловодов…

Ничего не обнаружив, они потребовали одежду, в которой я был на фото. Как бы ни было жалко, но пришлось отдать поло с вышиванкой. Стоило мне достать его из шкафа, бабушки запричитали:

— А что, вышиванка у нас под запретом?..

Старший не стал это как-то комментировать. Просто попросил понятых подписать протокол обыска. Двое сопроводили бабушек домой. Когда выходили, неосторожно захлопнули дверь.

Замок в двери давно шалил, а тут его вообще заклинило, словно он не желал выпускать меня из квартиры. Дом стал моей крепостью. Знаю, что мои «гости» не любят таких фокусов. Могут запросто вынести дверную коробку. Нужно было срочно спасать ситуацию. В суматохе нашел инструменты и как-то раскрутил верхнюю панель замка — не помогло. Тем временем бойцы уже вернулись, и по их крикам было понятно, что ситуация с заблокированной дверью им совсем не нравится. Старший стал их успокаивать, мол, все в порядке. Стали раскачивать дверь. И после нескольких попыток дверной язычок разблокировался. Мне подумалось, что замок придется менять. Тогда я, в силу своей наивности, еще думал о таких бытовых вещах…

Опечатали паспорт, телефон, кредитные карточки и одежду, в которой ходил на акции протеста.

— Вы едете с нами! — скомандовал старший тройки.

Сотрудники ГУБОПиКа позволили переодеться в удобные вещи, сказали достать шнурки из кроссовок. Стало понятно, что вернусь я домой не скоро, поэтому попросил сообщить о моем задержании сестре. Старший в звонке отказал, правда, записал телефон на салфетку и пообещал позвонить ей сразу после того, как меня оформят. Обманул. Салфетка так и осталась лежать на столе. Хочется верить, что домработница поймет такие пасхалки и свяжется с сестрой.

Отправились в Центральное РУВД. Тройка выполнила план на день и явно не торопилась. Старший продолжал просматривать фото на телефоне. Судя по всему, он проникся ко мне уважением, глядя на многочисленные фотографии с беговых тренировок и соревнований по триатлону. Совершенно неожиданно и с досадой в голосе произнес:

— А что, трудно было удалить фотки? Уже стольких людей забрали. Столько писали: почистите фотографии с маршей. Ну хочешь сохранить для истории — заархивируй, закопай…

Тирада была риторической. В машине повисла пауза. Ближе к Центральному РУВД он добавил:

— Давай так договоримся: пока десять суток посидишь, потом подумаем, что с тобой делать…

***

Таких, как я, называют на Окрестина змагарами, и отношение к нам соответствующее. Чувствуешь себя скотом. На тебя постоянно орут, при любой возможности оказывают моральное давление. Загоняют в специальный бокс, где раздевают догола и проводят процедуру досмотра. Затем эстафета переходит к врачу. Он монотонным голосом по зазубренной инструкции пытается выяснить состояние здоровья вновь прибывшего. После всех процедур — наконец-то перебрасывают в камеру.

Трехместная, слепая, грязная, вонючая камера два с половиной на четыре метра. Матрасов нет. Мыла нет. Туалетной бумаги — тоже. Здесь уже шесть человек, и они совсем не рады пополнению. Сокамерники готовились спать: четверо улеглись на шконки, пятый свернулся калачиком на скамейке, шестой бесцеремонно лег прямо на столе. Никому нет дела, кто ты, за что задержан. Если не побеспокоишься о себе сам, так и будешь коротать ночь стоя. Толкаю сокамерника в бок, чтобы расположиться валетом на нижней шконке. Трое из семи — ужасные храпуны. Спать на шконке неудобно. В голове крутятся мысли. Не до сна. Но в камере не сплю не только я.

Дима мне сразу показался странным. Чуйка не подвела. У Димы — «белочка». Он алкоголик, у которого жуткий отходняк. Лишь первые десять минут его чудачества кажутся забавными. Затем ты понимаешь, что у парня просто поехала крыша. Его попытки найти тайный проход из камеры, переключить каналы на «телевизоре», роль которого играет дверь, или монологи из сцен ревности с женой — все это скорее пугает.

День второй

***

Обеда я не дождался. Постепенно, одного за другим, ребят выводили на суды. Из Центрального района было всего два человека. Вывели в коридор, руки к стене, ноги на ширине плеч… В таком положении ждешь скайп-колла с судом.

Первый позитивный момент — у меня есть адвокат. Сестра чудом успела заключить договор. Короткий разговор с Татьяной — как глоток свежего воздуха: ты не одинок, родные и близкие знают, где ты находишься.

Начался судебный процесс. Судья сразу обращает внимание на нестыковки в протоколе задержания. Суд не продлился и десяти минут, дело было отправлено на доработку.

Какое-то время провожу в коридоре. Рядом раздают обед. Есть совсем не хочется, но изнемогаю от жажды. Женщина на раздаче еды чувствует мое состояние. Дает компот и кусок хлеба. Спрашивает, за что меня задержали.

— За марши 2020 года.

— За это все еще задерживают? — удивляется она.

Возвращают меня в ту же камеру: там остались только задержанные на трое суток. Остальных либо осудили и отправили в ИВС, либо отпустили, выписав штраф. Но есть и новички. Токарь Валера работает на заводе. Задержали по наводке. На заднем стекле своего автомобиля он установил дополнительный стоп-сигнал, куда выводил различные надписи. Взяли Валеру за… «Нет войне».

В камере установилась нормальная обстановка. Наконец-то можно спокойно поговорить. Рассказываю, где работаю. Все любят кино и часто ходили в наши кинотеатры, поэтому общение наполнено эмоциональными рассказами о фильмах, которые впечатлили и которые стоит пересмотреть.

Ближе к вечеру открывается дверь в камеру… и туда вводят Диму с белкой. Суд перенесли на завтра. О не-е-ет! Вторую ночь такого спектакля я не перенесу.

К слову, у Димы отменное актерское мастерство, отличные экспромты. Только разные имена и разная легенда, что окончательно и подтверждает его неадекватность. К счастью, доктор во время вечернего обхода все понимает: Дмитрия забирают в Новинки. Камера выдыхает!

Ближе к вечеру в камеру бросают Андрея Янушкевича, директора издательства, которое выпускает книги на белорусском языке. Его магазин «Кнiгаўка» попал под пристальное внимание пропагандистов. Собственно, после визита Григория Азаренка и начались «приключения» издателя. Никаких обвинений Янушкевичу так и не предъявили. На Окрестина он заехал за «сопротивление при задержании». Типичная схема задержания всех политзаключенных: бросить на десять — пятнадцать суток, за это время судорожно состряпать обвинение. Если оно не стряпается, то сутки за неповиновение могут повторить один, два, три раза… Столько, сколько потребуется.

День был сложным. Постепенно привыкаю к условиям. Есть не хочется, но воды хочу до изнеможения. Приходится пить вонючую из-под крана. В туалете нет бумаги, но есть пластиковая бутылка, которую можно использовать, чтобы ополоснуться. Неожиданно, но в камере есть горячая вода и появились какие-то остатки мыла. Все, спать!

День третий

Когда находишься в ЦИП, трудно сохранить понимание времени. Часов нет ни в камере, ни на продоле. Вопрос «Который час?» охранники просто игнорируют. Постоянно спрашиваешь себя, какой сегодня день, какое число, сколько времени.

Пятница, 27 мая. Сегодня повторный суд.

Накануне вечером приезжал сотрудник ГУБОПиКа с протоколом задержания. Видимо, силовики пытались как-то легализовать первоначальный косячный вариант.

Написал в протоколе свое несогласие: «В указанное время находился в другой части Минска, сопротивления при задержании не оказывал, при задержании следовал инструкциям сотрудников правоохранительных органов».

Как выяснилось чуть позже, силовики не любят таких строптивых. Если не согласен с протоколом задержания, то есть большой риск отхватить дополнительные пятнадцать суток административного ареста просто за проявление характера, а потом еще и еще.

На суд вызвали достаточно рано. В коридоре пересеклись с адвокатом Татьяной. Она хотела поговорить хотя бы пять — десять минут перед процессом, но все дела по Центральному району Минска уже рассмотрели. Осталось только мое. Чтобы не ожидать, всех ребят раскидали по камерам. Меня завели на этаж выше, где я и провел следующие два с половиной часа, стоя в позе «бабочки»: широко расставив ноги, с опорой на кисти, которые были вывернуты ладонями наружу.

Наконец-то начался суд. «За пультом» судья Виктория Владимировна Шабуня. Ничего хорошего от этого не жди. Она рекордсмен по вынесению несправедливых приговоров политзаключенным как по административным, так и по уголовным делам.

Протокол слегка переделали. По новым данным, меня задержали на ул. Революционной в Минске около здания ГУБОПиКа. Свидетель, он же сотрудник доблестных органов Александр Александрович Александров, утверждал, что я оказывал сопротивление при задержании. Не долго так, всего десять секунд помахал руками. Поэтому и задержали… С трудом сдерживаю себя, чтобы не засмеяться от всей комичности ситуации. Не смешно только судье: у нее нет оснований не доверять свидетелю. Призывы посмотреть видеозаписи, сделанные в кинотеатре (где произошло задержание), на Революционной (где меня вообще не было) или около Центрального РУВД, остались без внимания. В какой-то момент судья возмутилась вопросами моего адвоката к свидетелю и вообще прервала трансляцию из зала суда. Остается только догадываться, какие нравоучения Шабуня читала моему защитнику. После десяти минут судья вернулась и вынесла приговор — пятнадцать суток административного ареста.

Буквально через полчаса меня перебросили в ИВС. Стандартная процедура на входе: обыск с раздеванием, осмотр врача — и вот я уже в камере № 22.

У этой камеры — особый статус. Таких в ИВС несколько: в них сидят «змагары», или «БЧБ-бесы». Есть такие камеры и для девушек.

Камера № 22 — четырехместное пространство, но здесь почему-то находится семнадцать человек! И это еще не предел. Ребята рассказывали, что были дни, когда в камере находилось двадцать два человека. Шконки без матрасов, нет постельного белья. Передачи ИВС не принимает под предлогом пандемии, поэтому время приходится коротать без средств гигиены. Чистишь зубы пальцем. В душ не водят. Ополаскиваешься из бутылки в туалете. Прогулки заявлены «в программе», но на них тоже не водят под предлогом профилактики коронавируса. Близкие и родственники могут передать только медикаменты. Но они могут только предполагать о твоем состоянии здоровья, ведь никакой связи с ними нет. Никакой! Даже письма под запретом. Мыло, хлорку и туалетную бумагу приходится едва ли не выбивать через скандалы.

Ребята следят за порядком в камере. Здесь — стерильная чистота. Убирают дважды в день, утром и вечером. Все передвигаются по камере босиком или в носках. Обувь стоит аккуратно под лавкой. Она используется только для посещения туалета. Зацикленность на порядке — мера вынужденная. При такой плотности заселения это, пожалуй, единственная возможность и по рядок поддерживать, и физически поработать. Поэтому все охотно откликаются, даже с учетом того, что убирать приходится и в туалете. Гложет лишь вопрос, как мы все разместимся на ночлег… Ребята успокаивают: скоро увидишь сам.

Это скоро происходит после вечернего отбоя в 22:00. Каждую ночь ребята раскладывают на полу тетрис из тел. Благо полы деревянные, спать на них вполне возможно. В целях экономии пространства тучных парней отправляли на шконки. Спать на них без матраса совершенно невозможно, потому как металлические ленты так и впиваются в тело. Те, кто компактнее, занимают «верхний ярус» — тумбочки, скамейки и узкие обеденные столы. Никогда не мог предположить, что взрослый мужик среднего роста может разместиться на тумбочке сорок на сорок сантиметров. Свернувшись калачиком — может! Люди поменьше располагаются на полу валетом. Так, с горем пополам, все пристроены.

Ночью всех «бэчебэшников» ждет сюрприз: подъем в 2:00 и 4:00. Особо рьяные охранники еще и перекличку устраивали. Ты должен не просто встать, а громко и уверенно прокричать свое имя, отчество и фамилию. Если они сочтут, что ты кричишь неуверенно, то все повторяется. И так до бесконечности. Каждую ночь!

Чтобы жизнь не казалась малиной, в каждую камеру подбрасывали колоритную парочку со вшами. Утром и вечером все парни раздевались догола и осматривали внешние швы своей одежды — важно не пропустить момент, когда насекомые отложат яйца.

У заключенных информационный голод, поэтому на новеньких набрасываются с остервенением, как на новостной ресурс. Что на войне? Есть ли какие-то успехи? Сколько стоит доллар? На этих исключительных правах выбил себе козырное место на полу.

З-а-с-ы-п-а-ю!

День четвертый

Суббота, 28 мая. Ночка выдалась еще та. Чтобы всем хватило места на полу, парни спят головой к стене, ногами друг к другу. Мне отвели место у тумбочки, у которой отсутствует дверь, поэтому можно спрятать голову внутрь, спасаясь от ночного света. Он горит в камере всю ночь. С другой стороны, рядом оказались ребята-храпуны. Тумбочка при подобном соседстве выполняла функцию усилителя. Пока все спали, я слушал живой концерт «абстрактной музыки». В этой какофонии иногда встречались довольно интересные партии в стиле Макса Рихтера.

В камере очень жарко. Парни раздеваются до трусов. Чтобы выжить в этих условиях, приходилось открывать окно и кормушку в двери: так в камеру пробирался сквозняк. Правда, все, кто располагался на полу, сразу получали ОРВИ или ангину. Таких больных в ИВС лечат… валидолом. Оказывается, в этих таблетках есть ментол, который действительно ослабляет симптоматику простуды.

Субботу и воскресенье на Окрестина не любят. В воздухе пахнет выходными. Город звучит совсем иначе. Парни грустят по родным и любимым.

Начинаю осваиваться и знакомиться с сокамерниками. Старший по камере — Паша, у него — бизнес по аренде квартир на час. Вполне успешное дело до пандемии. Паша заехал на Окрестина из-за своих татуировок. Какой-то «поклонник» сфоткал его в душе спортивного клуба, и снимки попали в ГУБОПиК. Силовики копнули чуть глубже и обнаружили в телефоне фото с митингов, где Паша идет по проезжей части. Плюс в молодости он сидел по глупости. Этот факт несколько усугубил его положение. Вероятнее всего, ему светит тюрьма…

Еще один авторитет в камере — Виталик. Он директор по продажам строительной техники в компании Hitachi. Личность легендарная: отсидел восемьдесят трое суток административного ареста! На Виталика обозлились сотрудники ГУБОПиКа за попытку развалить дело еще в самом начале, в итоге ему давали по двенадцать — пятнадцать суток за каждый перепост с источников, признанных экстремистскими. А в загашнике у ГУБОПиКа еще фото, где он также на проезжей части во время протестов 2020 года. Но неопределенное будущее нисколько не сломило Виталика. Неполные три месяца на Окрестина закалили его характер. У него взгляд мудреца, мысли мудреца, он воодушевлял и вдохновлял всех, кто проходил через камеру № 22. На Окрестина Виталик научился бриться ложками. Не имея письменных принадлежностей, помогал ребятам отправлять «малявы» (мелкие записки) на свободу. Не позволял никому раскисать, особенно в первые дни пребывания в ИВС.

День шестой

Понедельник, 30 мая. Организм интересно реагирует на жесткие условия пребывания. Полностью пропало обоняние. Сначала подумал, что ковид. Но нет, вкусы еды различаю. Простуда прогрессирует. Вроде мокрота начинает откашливаться, но каждая ночь словно обнуляет признаки выздоровления. Сон — рваный из-за постоянных ночных перекличек. Спать днем не давали. Приходилось составлять что-то вроде графика, по которому ребята спали днем под шконкой. Остальные сидели на шконке, чтобы продольные не заметили спящих.

Сидеть на шконке страшно неудобно. Задница проваливается между прутьями, постоянно приходится ерзать. Но сидеть нужно, чтобы ребята поспали спокойно хотя бы полчаса. Забавно, что через пару дней организм адаптируется и к таким условиям. Ягодицы становятся более упругими, сидеть на металлических прутьях уже не представляет сложности. Сидишь себе, ведешь великосветские беседы.

Беседы — настоящее богатство во всем этом приключении. У каждого свой опыт. Свои мысли. Свои знания. Стоило поднять любую тему, как в камере находились эксперты в этой области. Лекции на различные темы проходили каждый вечер. Однако, поскольку людей в камере с избытком, через пятнадцать — двадцать минут все разговоры превращались в галдеж. Так и чирикали до очередной режимной точки.

Режим в ИВС жесткий. Часов нет ни у кого в камере. Складывалось такое впечатление, что время — самый ценный ресурс, поэтому охранники делали все, чтобы скрыть его. О том, который час, приходилось только догадываться, косвенно исходя из режимных точек. Подъем в 6:00. Примерно в 7:00 завтрак. Ориентировочно в 9:00 — утренний шмон. Потом осмотр врача и раздача лекарств. Затем — большой перерыв до обеда. Через каждые пятнадцать минут охранник заглядывал в камеру через глазок. Ребята даже пытались вести отсчет времени, чтобы хотя бы примерно понимать, который час.

Ближе к 14:00 — обед. Как правило, это суп и каша с мясным. Суп обычно «из ничего». Например, однажды в супе была только картошка. Второе — все, что есть на кухне: котлета типа из курицы, типа из свинины, рыбная котлета из костей… Самое приличное, что было в меню, — печеночные оладьи, в которых этот субпродукт точно был. В 16:30 — ужин. Это снова сечка и все та же горемычная котлета «из ничего».

В 22:00 — отбой.

Три приема пищи, шмон и визит доктора — пять режимных точек, которые формировали повестку дня. Между ними — нескончаемые интересные разговоры. Андрей Янушкевич прочел лекцию по истории Беларуси. Виталий Брагинец рассказал, как стал адвокатом. Я попытался расширить армию бегунов. Так и проходил день за днем.

Эпицентр камеры — окно, через которое виден кусочек свободы. Стоит лишь слегка туда заглянуть, как залипаешь. Уже зацвели каштаны. Где-то вдалеке играют мальчишки. Невольно накатывают воспоминания.

Организм ломает из-за отсутствия физической нагрузки. Тело, которое привыкло двигаться, тут лежит пластом. Мышцы словно одеревенели. С каким удовольствием я бы сейчас пробежался…

К обстановке плотной тайской тюрьмы привыкаешь. За пару дней парни стали как родные. Уже понимаешь каждого с полуслова. Кто-то взгрустнул — поговоришь с ним. Кто-то спит — говоришь потише. Кто-то клюет носом — засовываешь его под шконку, а сам садишься на нее, чтобы охранник ничего не заподозрил.

Ложишься спать, а голова пухнет от мыслей. Как справляется Таня со свалившимися на нее хлопотами, рассказали ли родителям о случившемся, как переживают коллеги…

Мысли, мысли…

Купить книгу Александра Демидовича «Записки несостоявшегося "Химика"» можно в издательстве «Кнігаўка».