«Люди получают приговор, а мы не знаем, за что». Как беларуские суды избавились от гласности разбирательства

Осенью 2011 года в Минске проходил один из самых громких процессов в истории независимой Беларуси — судили Владислава Ковалева и Дмитрия Коновалова. По версии обвинения, они взорвали самодельную бомбу в минском метро. Слушатели собирались в большом актовом зале Дома правосудия, стороны выступали со сцены, напоминающей театральную, а журналисты — и государственных, и независимых СМИ — подробно освещали каждое заседание.

Несмотря на показательную открытость процесса, с самого начала расследования и до сих пор многие родственники погибших сомневаются, что приговоренные к смертной казни Ковалев и Коновалов были причастны к теракту. С тех пор беларуские власти все чаще закрывали важные суды от общества — а после протестов 2020 года эта практика стала повсеместной и больше не удивляет ни журналистов, ни правозащитников.

В 2015 году в Витебске прошел еще редкий по тем временам закрытый суд, на котором правозащитника Михаила Жемчужного приговорили к 6 годам колонии по трем статьям УК. После освобождения в интервью «Медиазоне» он рассказал, почему процесс закрыли: в одном из томов дела были «результаты оперативной деятельности» сотрудников КГБ: «По закону в закрытом заседании могли рассматривать один том, но закрыли все дело».

Годом позже суд закрыл заседания по другому, более громкому делу. Блогера Эдуарда Пальчиса в начале 2016-го задержали в России, а спустя несколько месяцев передали в Беларусь. В августе суд признал «экстремистскими материалами» девять публикаций на его сайте 1863x.com. После этого Пальчиса обвинили в разжигании розни и распространении порнографии. Правозащитники из «Вясны» рассказывали, что в первый день процесса силовики «приняли беспрецедентные меры безопасности»: территорию суда охранял ОМОН, возле здания дежурили около 20 милиционеров в штатском, немало силовиков было и внутри. «Из всех ракурсов ведется оперативная видеофиксация событий. Эдуарда Пальчиса привезли в суд в сопровождении нескольких автомобилей охраны, причем у ворот выставили кинологов с овчарками», — описывали этот суд правозащитники.

Как рассказывала позже «Медиазоне» жена блогера Виктория, сам он находил происходящее комичным: «Эксперты, которые выступали по его делу, они… Когда он задавал им вопросы, то довольно смешно путались, не знали, что ответить. Он говорит, что дело моментами было настолько смешное, что смеялся конвой».

Эдуарда Пальчиса приговорили к 1 году 9 месяцам домашней химии и освободили из-под стражи в зале суда.

Как спрятать суд от общества

Пустить в зал только родственников подсудимого, ссылаясь на ковид или просто так, а остальные места отдать неизвестным в штатском

Юрист и правозащитник центра «Вясна» Павел Сапелко вспоминает, что в 2020 году заседания по административным делам часто «забывали» указать в расписании, а родственникам задержанных о них не сообщали. Такой процесс часто проходил в кабинете судьи, а обвиняемый участвовал в нем по скайпу из изолятора. «Родные даже не знали, где и когда это дело рассматривалось», — рассказывает Сапелко.

Он уточняет, что в ПИКоАП такой процедуры не предусмотрено, но при «достойных поводах» удаленное рассмотрение дела «может быть приемлемо». При этом остается вопрос конфиденциального общения обвиняемого и адвоката: по словам юриста, бывало, что судьи объявляли перерыв, давая подсудимому возможность поговорить с защитником, но куда чаще заявляли, что технической возможности для этого нет.

Если о заседании было известно заранее, то в ход шли другие ограничения — например, в судах вдруг вспоминали о ковиде. Ссылками на карантин часто объясняли и процессы по скайпу, хотя, говорит Сапелко, «ковида может становиться больше или меньше, а дел по видеосвязи становится больше».

В первую очередь антиковидные ограничения использовали, чтобы ограничить допуск слушателей и журналистов — из-за карантинной схемы рассадки в зале пустовала до половины мест, а оставшиеся к началу заседания занимали неизвестные люди в штатском. Например, родственники Марии Колесниковой и Максима Знака рассказывали, что их пустили в зал на оглашение приговора первыми, но к этому моменту внутри уже находились 40 незнакомцев: «Эти люди не выражали никаких эмоций, были в масках, зато с ними активно общались Мария и Максим. Мы — родственники — заняли неполный первый ряд».

Впрочем, чаще под предлогом ковида суды просто ограничивали число зрителей — так было, например, на процессе по делу о массовых беспорядках в Бресте, куда «из-за эпидемиологических мер» пустили только по одному родственнику от каждого обвиняемого и троих журналистов.

Павел Сапелко говорит, что сами по себе санитарные ограничения правомочны, но суд при этом «должен продемонстрировать свое стремление к обеспечению прав» — найти помещение побольше, провести выездное заседание в каком-нибудь актовом или спортивном зале.

Иногда беларуские суды не пускали слушателей на заседание и без всяких ссылок на коронавирус. Так случилось, например, в Могилеве в феврале 2021 года. Корреспондент «Медиазоны» приехал туда на процесс по делу брестских блогеров Сергея Петрухина и Александра Кабанова. Стоявшие на входе в зал милиционеры не пускали внутрь никого, ссылаясь на «заполненность помещения», которое было пустым. Они дежурили у дверей до самого конца заседания.

Похожий случай произошел в мае 2021 года, когда в Минске начиналось рассмотрение «дела студентов». На первое заседание пришли около сотни человек, но в здание суда пропускали только родственников, никак не объясняя запрет. Когда заседание началось, милиционеры потребовали, чтобы собравшиеся возле суда разошлись, нескольких человек задержали.

Правозащитница Наста Лойко говорит, что практика подобных ограничений не унифицирована: в разных судах и в разное время действуют разные правила. Например, осенью 2021 года на процессе по делу анархиста Николая Дедка слушателей в зале рассаживали «через одного», а несколько лавок заняли неизвестные в штатском. При этом той же осенью в одном из областных судов, вспоминает Лойко, секретарь пропустила в зал только родных, хотя внутри уже сидели люди в штатском. «Секретарка спрашивает, есть ли родственники. Они позаходили, и она такая: "Родные есть? Родных нет? Все, мест больше нет". И больше никого не пустили», — рассказывает правозащитница.

Весной она снова побывала в том же областном суде, и на этот рез ее пропустили без вопросов.

Провести суд в колонии, СИЗО или РУВД

В первые дни после выборов 2020 года, когда задержаны были тысячи человек, суды проходили прямо в ЦИП либо других местах принудительного содержания. 10 августа Наста Лойко рассказывала «Медиазоне», что в жодинскую тюрьму №8, куда отвезли многих задержанных, вызвали судей местных судов.

— То есть около десяти судей на типа открытых, но на закрытых судебных заседаниях выдавали всем судебные решения. Соответственно, поскольку закрытый объект, туда никого не пускали. Когда я приехала под тюрьму и сказала, что я хочу попасть на процесс, мне сказали, что все процессы в городском управлении внутренних дел. То есть жодинская тюрьма на себя ответственность не берет, но они формально предоставили им помещения, — описывала она ситуацию.

В докладе о судах над задержанными 9-13 августа правозащитники отмечали, что заседания проводили в неприспособленных для этого помещениях — комнатах для свиданий, следственных кабинетах, в коридорах. «Суды проходили тайно: ни сами лица, привлекаемые к ответственности, ни их родственники и адвокаты не имели возможности знать о времени судебного заседания (сами судьи получали материалы дел только по прибытии в изолятор)», — писали авторы доклада.

Они приводили рассказы очевидцев — так, например, один из арестантов описывал суд в минском ЦИП: «Судебное заседание проходило в течение пяти минут. В кабинете размером пять на пять метров находились двое судьей, двое помощников судей, сотрудник милиции и задержанный. Последний был избит (фингал под глазом), находился в грязной одежде из-за избиений. В кабинет приводили под крики и команды: "Голову вниз! Руки за спину!", постоянно подгоняли — шнурки от обуви отобрали до этого, что делало затруднительным быстрое перемещение. Все это было в поле зрения судьи».

Павел Сапелко отмечает, что заседание в местах принудительного содержания — не новая и не уникальная практика: по статье о неповиновении требованиям администрации исправительного учреждения заключенных всегда судили за решеткой. По словам юриста, часто заседания при этом формально считались открытыми, но попасть на них было невозможно: «Судьи и администрация учреждений показывали пальцем друг на друга и говорили: "Нет, это не наша проблема, у него спрашивайте"».

В этом году могилевский суд на выездном заседании в тюрьме №4 приговорил анархиста Никиту Емельянова к 2 годам колонии по обвинению в злостном неповиновении администрации. Молодого человека отправили в колонию за полтора года до этого — осенью 2020 года его осудили на 7 лет лишения свободы. Позднее суд сократил срок до 4 лет.

После выборов самым заметным политическим процессом за решеткой стал суд по делу политика Сергея Тихановского, который прошел в гомельском СИЗО-3. Сам Тихановский и еще пятеро обвиняемых получили от 14 до 18 лет колонии.

Сапелко вспоминает, что однажды громкий суд проходил и на Володарке — в минском СИЗО-1. Это был процесс «банды Морозова» в 2006 году, когда троих лидеров группировки приговорили к смертной казни, а десятки ее участников получили различные сроки в колонии. Дело рассматривалось в закрытом режиме, и журналисты попали в зал только на объявление приговора.

Выездной суд в пенитенциарном учреждении удобен силовикам тем, что «не надо никого никуда возить», а процесс можно «легко сделать закрытым, даже не объявляя его закрытым», резюмирует юрист.

Объявить суд закрытым

К 2021 году суды над оппозиционерами в Беларуси стали все чаще проходить в закрытом режиме.

Тенденция стала заметной уже в конце 2020 года. Сначала в Лиде судили Евгения Винчу по обвинению в насилии против силовика во время августовских протестов. Прокурор посчитал, что в деле упомянуты лица, которые подвергнутся опасности, если их имена разгласят в суде, поэтому процесс нужно сделать закрытым. Судья согласился. Винча получил три года домашней химии.

В декабре закрыли суд над гомельским активистом Алексеем Романовым — человеком со второй группой инвалидности из-за онкологического заболевания. Его признали виновным в оскорблении Александра Лукашенко и приговорили к году колонии, а чем суд обосновал закрытие процесса, так и осталось неизвестным.

В новом году в Лиде закрыли еще один политический процесс — на этот раз по делу регионального координатора движения «За свободу» Витольда Ашурка. Решение мотивировали защитой личных данных потерпевших «милиционеров, членов участковых избирательных комиссий и других государственных органов», активиста приговорили к 5 годам лишения свободы. Через пять месяцев Ашурок умер в шкловской колонии.

Но первым по-настоящему резонансным процессом, который проходил в закрытом режиме, стал суд по «делу ноль промилле» над журналисткой TUT.by Катериной Борисевич и врачом-анестезиологом Артемом Сорокиным. В феврале 2021-го минская судья Светлана Бондаренко по просьбе прокурора закрыла суд, чтобы не допустить «разглашения охраняемой законом медицинской тайны и данных предварительного расследования», так как в материалах дела были врачебные документы, «в том числе, ранее не публиковавшиеся».

Начиная с лета 2021 года, закрытые процессы стали уже рутиной, причем суды стали находить для такой меры все более разнообразные обоснования:

• Суд над минчанкой, которая отказалась сдавать квартиру помощнице прокурора Алине Касьянчик, сделали закрытым, чтобы не навредить потерпевшей и ее семье. При этом адвокат обвиняемой указывал, что личных данных Касьянчик не было в материалах дела.

• Суд о признании экстремистскими TUT.by и его соцсетей сделали закрытым по просьбе МВД — «в целях защиты сведений, представляющих государственный секрет». Таковым посчитали заключение Республиканской экспертной комиссии по оценке информационной продукции на предмет наличия (отсутствия) в ней признаков проявления экстремизма.

• Витеблянина судили по обвинению в «массовых беспорядках», а на втором заседании судья закрыл процесс — в интернете появились фотографии с первого заседания.

• Процесс по делу студента Артема Боярского сделали закрытым из-за «сведений об интимной жизни обвиняемого» и «экстремистской информации».

• Блогера Эдуарда Пальчиса вновь судили в закрытом режиме, в этот раз — «с целью недопущения распространения экстремистских материалов» и «в интересах обеспечения безопасности эксперта Симонова». Какую экспертизу проводил эксперт Симонов, неизвестно.

• Суд по делу соучредителя Kyky.org и The Village Александра Василевича прошел в закрытом режиме для «обеспечения охраны государственных секретов». Какие секреты содержало дело о неуплате налогов, не уточнялось.

Почти неизбежно закрытыми объявляют суды по «террористическим» статьям и в отношении анархистов. Осенью 2021 года суд против четверки анархистов из «группы Олиневича» закрыли, чтобы «защитить персональные данные потерпевших». Защита обращала внимание, что фамилии потерпевших уже огласили в начале процесса, когда он еще был открытым.

Уже в 2022 года сделали закрытыми еще три подобных процесса: против четырех анархистов, обвиняемых в участии в «экстремистском формировании» «Прамень»; против девяти анархистов и правозащитницы Марфы Рабковой; против шести активистов признанной «террористической» инициативой «Буслы ляцяць».

На этом фоне выделяется суд по делу предпринимателя из Волковыска Николая Автуховича и еще 11 человек. Их обвиняют в поджоге двух автомобилей и жилого дома. Процесс начался в мае 2022 года и до сих пор проходит в открытом режиме; двоих фигурантов дела — самого Автуховича и Любовь Резанович — на заседаниях держат в тесных одиночных клетках.

Павел Сапелко напоминает, что участники закрытого заседания не имеют права разглашать сведения, прозвучавшие в суде. «Адвокат не может выйти и рассказать, как это все выглядело», — говорит Сапелко. Разглашение информации закрытого процесса уголовно наказуемо — по статье 407 УК за это грозит штраф либо арест.

При этом, говорит юрист, необходимость закрывать весь процесс возникает крайне редко; например, если нужно скрыть личные данные потерпевшего, эксперта или свидетеля, то достаточно закрыть только то заседание, где эти данные оглашают.

— Когда рассматриваются дела по преступлениям, где нет никаких элементов государственной тайны, то мы не должны иметь на выходе полной тишины, — настаивает Сапелко. — В различных международных документах говорится о том, что даже если заседание проходит в закрытом режиме, публике должна быть оглашена резолютивная часть, и это у нас делается. Но также должно быть высказано обоснование судебного решения. И со второй частью у нас, конечно, жуткая ситуация, когда может так оказаться, что люди сидят в СИЗО, а мы не знаем, за что. Мы сейчас на пути к тому, что люди получают приговор, а мы не знаем, за что.