«Меня били, чтобы сознался». После 2020 года минчанин жил в подполье, но все же уехал из страны — от уголовки из‑за «плана Перамога»

«Милиционеры пришли в музыкальную школу к дочке, и спрашивали, где папа»

К 2021 году мне пришлось перейти на полуподпольное существование. Я понял, что нужно постараться сделать так, чтобы не попасться к ним в лапы. Дома я не жил, не отвечал на звонки с незнакомых номеров, если в двери звонили — не открывал. Вообще старались тихо себя вести, чтобы никто не понял, что в квартире есть люди. Троих своих детей научили не отвечать ни на какие вопросы о родителях в школе. Как оказалось, не зря. К младшей дочке милиционеры пришли в музыкальную школу, спрашивали, где папа.

«Уверенные руки толкают меня в автозак». Первое задержание в 2020 году

Вообще я человек осторожный и не склонный просто так «совать голову в петлю». Но в тот момент я подумал, что подать простое заявление на изменение меры пресечения Виктору Бабарико — это обычное дело, и в этом нет ничего опасного. Настолько, что я даже не рассказал об этом своей семье. Просто распечатал заявление, подписал его и поехал в КГБ.

К зданию КГБ я приехал на самокате. Поставил его у дверей и вошел внутрь. На улице не было никаких очередей, были только тихари.

Меня спросили — вы заявление подать? Хорошо, проходите. Провели меня в какую-то комнату для приемов. Сказали — сейчас к вам придут. Ко мне пришли — и повели. Говорят: вот, сейчас вам надо прямо, потом налево, потом направо. Ведут. И тут я понимаю, что меня заводят во внутренний двор. А там стоит автозак. Я попытался дёрнуться: «Ребята, секундочку, что происходит»? И тут уверенные руки толкают меня внутрь. Так я впервые в жизни оказался в автозаке.

Когда меня поместили в крохотный «стакан», я подумал — интересно, оказывается, у меня вполне может быть клаустрофобия. Я стоял в «стакане» и смотрел, как автозак быстро наполняется людьми. Мужчины, женщины, люди старше и младше меня — много народу.

Я хорошо знаю Минск. Увидел, в какую сторону нас повезли, и начал считать повороты. Понял, что нас везут в Октябрьское РОВД на улице Фабрициуса.

А дальше — протоколы, Окрестина, суд, 23.34. Сначала нас всех держали в Минске, а потом перевели в Жодино. Видимо, чтобы к 9-му августа освободить камеры на Окрестина. Потому что осудили меня [на 14 суток] в самом конце июля.

Тогда же в 2020 году я понял, что я им зачем-то нужен. Мне звонили, ко мне приходили. Несколько раз у нас дома были «обыски-лайт». Приходили, говорили, что кто-то где-то написал комментарий и им нужно проверить, не я ли это был. Изъяли системный блок домашнего компьютера.

«Усадили на стул и стали "обрабатывать" физически»

В 2022 году осенью они меня все же нашли. Я был в деревне, готовил дом к зимовке. Ворота были открыты — ждал сантехников. И тут приехали, двое в гражданском корочкой тычут — «управление собственной безопасности». Тогда уже обыск был капитальный, с выбрасыванием вещей из шкафов.

Забрали пару картин, где были белый и красный цвета, два принтера, компьютер. Ну и телефон, с паролем. Говорят — давай пароль. А я не могу просто так взять и отдать пароль. Есть ведь конституционное право на защиту частной жизни, переписки. Они долго куда-то звонили, в итоге меня посадили в машину и привезли в какое-то здание в Минске. Как я потом понял, я оказался в ГУПОБиКе. Там ко мне подскочили двое ненормальных, заломали руки, надели наручники, повели наверх. В кабинете усадили на стул и стали «обрабатывать» физически, выбивать пароль от телефона. Я сначала еще сопротивлялся, но потом сказал.

Телефон они посмотрели и ничего интересного не нашли. После этого сначала дали подписать бумажку — предупреждение о недопущении нарушения законодательства. Я подписал. Потом они еще что-то думали, советовались и решили, что просто так меня отпустить не могут — я и сам это понимал.

Меня отвезли в Первомайское РОВД, там уже по известной схеме составили протокол за хулиганство, вроде как я матом ругался и руками размахивал. Ночь меня держали в бетонном отстойнике, холодно очень. А на утро, уже на Окрестина, — суд по скайпу и 15 суток.

Я очень ярко запомнил один момент: когда мне открыли камеру и сказали заходить, я даже сразу не понял, куда. Внутри было как в автобусе в час пик. Я не помню, я был там уже был по счету 22-м или даже 24-м — в камере на четверых.

Просто когда открываются двери, все должны встать. Потом люди расселись, стало немного легче. Даже удавалось спать, для этого использовали каждый сантиметр пространства. Тогда нам еще повезло, что в камере был деревянный, а не бетонный пол.

В этой камере была лучшая компания, в которую я попадал за всю жизнь: интеллигенция, люди искусства, предприниматели, банкиры.

«После карцера я был готов на все»

Иногда во время суток людей выводили на разговоры со следователями. Ну и меня тоже: в ГУБОПиК, в Следственный комитет. Говорили, что я участвовал в «плане Перамога». Они нашли в моем телефоне старый скриншот: мне когда-то неизвестный написал, что я, мол, участник плана, и просил перейти по ссылке. Я по ссылке не ходил, но просто сделал скриншот, переслал своей знакомой. И вот это они посчитали доказательством.

В ГУБОПе мне угрожали, били, чтобы я сознался в регистрации в плане. Я решил, что чем быстрее соглашусь, тем быстрее выйду, поэтому все подписал.

После этого меня снова вернули на Окрестина, уже на трое суток по уголовной статье. А потом — снова к следователю, на этот раз — из-за какого-то комментария в «Карателях Беларуси». Хотя там явно срок действия по делу уже прошел. Показали аватарку человека, который это написал, отдаленно похожего на меня.

Мне в тот момент уже так хотелось наконец выйти оттуда, что я снова подписал все, что они просили. После всех тех условий, после карцера, в котором я был — 9 человек в крохотной комнате с бетонным полом — я уже был готов на все.

«На здоровье повлиял стресс — мы жили в колоссальной тревоге»

Когда меня выпустили, я был фигурантом двух уголовных дел, с подписками о невыезде.

Через неделю после освобождения обратился к врачу — думал, после карцера у меня начались проблемы с почками. Почки можно было «оставить» там очень легко, поспавши на холодном бетонном полу. Но оказалось, что это не почки, а кистозная опухоль. Наверное, повлиял стресс — мы жили в колоссальной тревоге с самого 2020 года.

И вот вроде бы воспалительный процесс они остановили, сказали — приходи через три месяца, будем удалять.

Но у нас этого времени не было. Заканчивались сроки действия виз, и мы решили, что нужно уезжать, потому что было ясно — добром это все не закончится.